Маяк мой никуда не делся, так и стоял на перевернутом ведре, только уже не горел.

Я проверила соединение удлинителя с розеткой в сенях, затем по шнуру, как фронтовой телефонист, проследовала на веранду и убедилась, что вилка лампы плотно сидит в тройнике. А чего же не светит тогда? Перегорела, что ли?

Я пошевелила стеклянную грушу, уже холодную, в ее гнезде, и лампочка послушно воссияла.

Ну так-то лучше.

Я вернулась в дом. Ненадолго задержалась на кухне – отломила и съела кусочек Лизаветиного творожного пирога, запила его холодной кипяченой водичкой из чайника, опять пошла в санузел – чистить, как привыкла с детства, зубы после еды.

А когда вышла в коридор, опять оказалась в темноте!

– Да что за чертовщина?! Домовой, это ты, что ли, шалишь?

Недоумевая и досадуя, я снова пошла на веранду.

Маяк не горел. Стеклянная груша лежала на ведре у основания лампы.

Интересное кино! Не сама же она вывинтилась из патрона?!

Бредни тетки Веры о домовом стали приобретать пугающую убедительность.

Преодолевая возникшее желание истово перекреститься и пробормотать что-нибудь вроде «Чур меня, чур!» или «Изыди, нечистая!», я упрямо ввинтила лампочку в патрон.

Маяк загорелся.

– Да будет свет! – провозгласила я с нажимом.

Как бы давая понять: нравится это некоторым или нет, а свет у нас тут будет. Я так решила!

Естественно, мне никто не ответил. Деревня мирно спала. В небе мигали звезды, в траве – светлячки. У мощной лампы во множестве вились ночные мотыльки.

– Всем спокойной ночи, – сказала я, кому – не знаю.

Не мотылькам, это точно. Их мой импровизированный маяк явно лишил покоя и сна.

Я вернулась в дом, но не сразу удалилась в спальню – постояла под дверью, послушала, не заскрипят ли ступеньки крыльца.

Не заскрипели.

Успокоенная, я двинулась по коридору и почти дошла до комнаты, когда вдруг услышала звонкое «Дзынь!» – и в тот же миг свет на веранде снова погас.

– Да ладно? – недоверчиво пробормотала я, давя рвущиеся ругательства. – Ну сейчас я вам покажу!

Наверное, это прозвучало нелогично, но уверяю вас: показать кому-либо что-то в кромешной ночной темноте очень даже можно, если предварительно вооружиться чем-нибудь тяжелым.

В углу веранды скучала сестра классической швабры – щетка с длинной ручкой. Мое излюбленное оружие ближнего боя! [1]

Держа деревянную щетку, как двуручный меч, я выдвинулась на веранду грозной поступью бывалого легионера.

Ща как дам кому-то больно! Такие искры из чьих-то глаз посыпятся – никакая электрификация не понадобится!

Но на веранде никого не было. Даже мотыльки разлетелись. Еще бы, маяк-то погас – из металлического цоколя, поблескивая в свете луны, опасно торчала стеклянная «розочка» беспощадно разбитой лампочки.

Я сообразила, что на дощатом полу веранды валяются острые осколки стекла, и остановила свое поступательное движение. Машинально опустила щетку в позицию не для боя, а для уборки, но сразу же отказалась от мысли смахнуть осколки во двор. Поранится же кто-нибудь потом!

Придется отложить зачистку территории на утро.

Но какая зараза разбила лампочку?

Почесав в затылке (безрезультатно), поиск ответа на этот вопрос я решила тоже отложить.

Как говорила одна харизматичная дамочка с характером: «Я подумаю об этом завтра».

Домовой вероломно напал на меня, мирно спящую, на рассвете.

Вскочил мне на спину и, весьма чувствительно пронзая острыми когтями укрывающую меня простынку, прошел, как по бульвару, снизу доверху. И буквально сел на голову!

Спросонья я почему-то даже не подумала оказать обнаглевшей нечисти сопротивление, только жалобно прохныкала:

– Домовой, домовой, не играй со мной.

Тетка Вера всегда так говорит, когда не может найти какую-то нужную вещь и подозревает в ее пропаже своего воображаемого домового.

– Мо! – жирным голосом сказал домовой и сунулся мне в лицо усатой мордой.

– Фу! – Я выплюнула мокрую шерсть и разлепила ресницы.

– Ма! – склочным голосом соседа по коммуналке сказал обладатель круглых желтых глаз.

– Да чтоб тебя, Шура! – Я резко дернула плечом и свалила на пол зазевавшегося кота в компактной форме увесистой меховой пирамидки. – Как тебе не совестно меня пугать!

Шуруппак из-под кровати на кошачьем матерном ответно поинтересовался, как мне не стыдно его так редко кормить.

И я бы поверила, что бедный котик голодает и скитается, если бы не знала точно, что скитания его происходят между тремя домами – моим, Лизаветиным и теткиным, и всюду у голодающего бедняжки пятиразовое питание.

– Ладно, идем на кухню, посмотрим, что есть в холодильнике. – Я слезла с теткиной кровати и побрела в пищеблок.

Ночную историю с погашенным кем-то маяком я вспомнила, только когда встала у окна с живописным видом на родные пеструхинские просторы с чашкой свежесваренного кофе. И то лишь потому, что между этим окном и улицей была еще веранда, на ней – диван-качели (их туда Лизка поставила – на калифорнийский манер), а на качелях – тело! Чье именно, понять не вышло, так как оно было ориентировано ко мне задом и укутано пледом.

Я сразу же размашисто прочертила по редким опорным точкам линию сюжета.

Тетка Вера была права, нельзя бросать жилище без пригляда! Едва хозяйка уехала, ее место попытался занять какой-то бомж. Я помешала ему, когда пришла и обосновалась в доме. Бомжу пришлось удовольствоваться верандой, но мой сияющий маяк мешал ему спать, поэтому он сначала вывинчивал лампочку, а потом и вовсе ее разбил. Все очень логично!

Пока я сверлила взглядом внушительную гору под пледом, та заворочалась. Я осторожно, чтобы не звякнула, поставила на блюдце источающую предательский аромат кофейную чашку и шикнула на взлетевшего на подоконник любопытного кота.

– На заре ты его не буди, – сказала я шепотом облизывающемуся Шуре. – На заре оно сладко так спит!

И тихо-тихо двинулась к наружной двери.

Замок я с вечера закрыла, засов задвинула, а боевую щетку оставила за дверью – упущение, однако! Пришлось сначала высунуть одну руку, дотянуться до своего верного орудия борьбы за чистоту и против всяких вторженцев, а потом выдвигаться из дома-крепости целиком.

Вспомнив, что на дощатом полу веранды валяются осколки разбитой лампы, я шагала особенно осторожно. И очень удивилась, увидев, что никакого стекла на полу нет. Все оно аккуратно собрано – не иначе, моей же щеткой! – и поблескивает в коробке из-под лампы, с вечера оставленной в углу. Вывинченная из цоколя металлическая гильза со стеклянными зубами, к которой я не знала, как подступиться, чтобы не пораниться, лежит там же.

Какой хозяйственный бомж!

Или это все-таки теткин домовой постарался?

Вскинув