— Прогоните урусов… Не дайте им убить меня…

Табиб успокоил раненого, что никто его не даст в обиду, и отправился к Худайберды, который был во дворе и стоял с капитаном Студитским. Они обсуждали дерзкий налет текинцев, втайне радовались, что так удачно отогнали их. Студитский уверял Худайберды, что здешние войны, в сравнении с европейскими, всего лишь мальчишеские драки. Вышедший от раненого табиб прервал их беседу.

— Хан-ага, — обратился он к Худайберды, — все, что зависело от аллаха и от нас самих, мы сотворили: мертвый ожил и теперь пойдет на поправку.

— Спасибо, табиб, — отозвался хозяин крепости. — Навещай почаще его, пока не излечишь. — И, проводив взглядом лекаря, вновь повернулся к собеседнику: — Все обойдется, аллах милостив.

— Знаешь, Худайберды, — усомнился капитан, — по совести говоря, я мало верю в лекарские способности твоего табиба. Напрасно не допустил меня к раненому.

— Доктор, это было бы неслыханным кощунством, — с неловкой улыбкой пояснил Худайберды. — Ты хоть и христианин, но должен знать кое-что о нашей религии.

— Я все знаю, Худайберды. Но рана очень серьезная.

— Мой табиб спас многих, этот тоже выживет, — небрежно отозвался Худайберды. — Пойдем угостимся да отправимся на мейдан.

Часа за два до захода солнца Худайберды с русским доктором, в сопровождении свиты старшин, проследовали к мейдану. Ехали на конях, то и дело останавливаясь и справляясь о здоровье и благополучии жителей. Кое-где в кибитках слышался плач: налет текинцев не обошелся без крови. Но погибших не оказалось, и Худайберды все время тихонько приговаривал: «Слава аллаху».

О предстоящем маслахате были оповещены все кизыларватцы заранее. И теперь, как только они увидели своего хана с русским офицером, тотчас заспешили к месту сборища. Торопливо садились поближе к ханской тахте. Ветхая и почерневшая от времени, сейчас она была застелена богатыми коврами. Хан со свитой слезли с коней, сняли обувь и сели на ковры. Худайберды в центре, русский сбоку, старшины — левее и правее, с обеих сторон. Писец-мулла в сторонке. Хан передал ему свиток и предупредил:

— Уважаемые люди Кизыл-Арвата, вы все знаете, зачем сегодня собрались сюда. Поэтому сразу хочу спросить: все ли согласны служить ак-падишаху? Если кто не согласен, пусть встанет и скажет!

Воцарилось молчание. Туркмены начали переглядываться, ища противников. Их не оказалось, и народ заговорил одобрительно:

— Нет таких, хан-ага!

— Все согласны! Говори дальше!

Тут донесся старческий женский голос:

— Хан-ага, вот сосед наш говорил, что урусы лампы с керосином всем дадут. А где же эти лампы? Может, совсем их и нет?

— Эй, Карры-гозель, не срами нас перед русскими! — смеясь, взмолился Худайберды. — Русские могут подумать, что мы просимся к ним потому, что у них есть керосиновые лампы!

— Ай, зачем тебе лампа! — в сердцах сказал какой-то джигит. — Слепая уже от старости, ничего не видишь, а все еще о лампе думаешь!

— Может, свет-то и отгонит мрак от моих слепых глаз! — возразила старуха.

Собравшиеся засмеялись и сразу вновь умолкли, ибо Худайберды поднял руку и попросил, чтобы все сидели тихо, ибо у муллы голос не очень громкий.

Писец развернул бумагу, посмотрел с некоторой опаской на солнце: не закатилось бы оно и не наступила бы темнота, прежде чем он закончит чтение, и начал:

— «Великому ак-падишаху! Непобедимому русскому государю императору, его величеству Александру Второму, от туркменских родов местности Беш-Кала, ближних крепостей, лежащих около Каспийского моря… Вековые чаяния туркмен наконец-то сбудутся, если государь осенит их своим могучим крылом и не будет впредь давать в обиду ни персам, ни хивинцам, ни каким другим чужеземцам!»

Далее мулла начал перечислять названия родов и численность дымов каждого селения. Сидящие у тахты внимательно слушали и всякий раз, когда назывался род, восклицали: «Хова!»

— От колена Сычмаз, род Учьрук! — возглашал мулла.

— Хова! — отзывались в передних рядах.

— Род Перранг!

— Хова! — восклицали чуть дальше.

— Род Мириш!

— Хова, хова! Саг-бол, мулла!

Мулла ускорил свою речь, увидев подъезжающую повозку с ящиками. Зашевелились и собравшиеся. Некоторые встали. Наконец мулла сказал, что прочитал бумагу целиком, теперь осталось поставить подписи, и Худайберды объявил:

— Уважаемые люди, идите и получите подарки от наших русских гостей. А старшины, сидящие тут, поставят свои подписи на милостивом прошении.

Началась раздача ламп и стекол к ним. Шум у повозки возник словно на пятничном базаре. Студитский удовлетворенно сказал:

— Ничего, пусть шумят, пусть толкаются. Ламп много. Вчера еще две фуры из Терсакапа пришли. Завтра еще запросим, если не хватит.

Старшины поставили под прошением отпечатки начерниленных пальцев, ибо никто расписаться не мог, и все отправились в крепость, на той.

XVIII

Было часов десять вечера, когда Оразмамед, лежавший в отдельной комнате на тахте, попросил пить. Один из слуг, приглядывавший за раненым, сказал Худайберды:

— Хан-ага, текинец вроде бы бредит. Не помер бы.

Разговор этот шел при Студитском, который сидел за праздничным дастарханом. И капитан на этот раз решительно сказал:

— Что бы там ни думали туркмены о нас, как бы ни называли — «кяфирами» или «капырами», мне один черт. Моя святая обязанность и мой долг спасти от смерти человека.

С этими словами Студитский встал с ковра и отправился в свою комнату. Минут через десять он вышел в белом халате и чепце, с сумкой, на которой выделялся красный крест, и отправился к раненому. Худайберды встал тоже. Растерянно посмотрел на русского доктора, хмыкнул и пошел за ним следом. Сидевшие за дастарханом старшины заволновались:

— Ай, надо табиба позвать.

— Табиб вылечит…

Доктор вошел в комнату. В ней горела свеча, тускло освещая лицо Оразмамеда. Оно было восковым, и казалось, раненый мертв. Только редкие мучительные стоны подтверждали, что он жив и борется со смертью. Оразмамед лежал на правом боку, левый, пропоротый насквозь острием ножниц, был залеплен густой массой целебной травы.

— Кто здесь?! — испуганно спросил он.

— Мы тут, — ответил тихонько Худайберды, помолчал и добавил: — Молите аллаха о своем спасении…

— Позвольте мне подойти, — сказал Студитский и приблизился к раненому.

Только теперь Оразмамед разглядел совершенно белого человека, принял его за привидение и закричал панически:

— Ой, аллах всемилостивый, всевышний! Ой, смерть за мной пришла! Ой, прогоните ее!

— Успокойтесь, я пришел помочь вам, — сказал капитан.

Оразмамед съежился и полез плечом к стене, отодвигаясь от Студитского. Худайберды утешающе проговорил:

— Оразмамед, разве не стыдно вам. Ведете себя словно маленький. Перед вами не привидение и не смерть, а русский табиб.

Раненый в упор посмотрел на капитана, сдвинул сурово брови, отчего запавшие его глаза провалились еще глубже, и гневно сказал:

— Что