— Сказали бы раньше, — огорчился Николай. — Я же не знал.

Никифор Данилович, сидевший молча и с суровым лицом, вытер ладонью усы, степенно сказал:

— Ешьте как следует, впереди целый день.

Все торопились, поглядывая на часы. Мать еще раз прошла с кофейником в руках, остановилась за спиной Николая, аккуратно налила в чашку, подвинула к сыну.

— Ешьте, дети, на весь день уходите.

Старший Шкуратов ел основательно, подчищал сковородку мякишем хлеба, пережевывал, хозяйским тоном изредка делал замечания:

— Опять у тебя, мать, хлеб зачерствел. Зубы сломаешь.

— Отрежь от серединки, помягче.

Никифор Данилович взял ножик, отрезал кусок хлеба, намазал маслом и яблочным джемом, хлебнул кофе из чашки и, нечаянно обжегшись, сердито фыркнул:

— Фу-ты, дьявол! Горячий!

Николай не удержался, прыснул от смеха.

— Смешно тебе, лоботрясу. Ты бы лучше вовремя домой являлся, — буркнул Николаю отец. — Шляешься по ночам бог знает где.

Мать знала, что отец недоволен ночными гуляниями Николая, и чувствовала, что он вот-вот сорвется, налетит на сына. Думала, что сегодня не будет такого разговора, пронесет судьба, так нет же, не пронесла. Надо же было ему поперхнуться! Она быстро подошла к мужу, положила руку на плечо.

— Ты осторожно, отец. Давай холодненьким молоком разбавлю.

— Не мешай разговору, я дело сказал, — не унимался старший Шкуратов.

— Пускай погуляет, пока холостой, — заступилась за Николая Катерина. — Кто в молодости по ночам не бродил?

— Пора бы и за ум взяться, не маленький, — сердился Никифор Данилович. — Помотался по белому свету, понюхал, чем жизнь пахнет в чужих краях, и довольно куролесить. Прыгаешь от одного дела к другому, как воробей с ветки на ветку. Не годится это настоящему рабочему человеку, Юнцом был, хотел в железнодорожники податься, да благо не вышло. И тужить не стоило. Пошел на завод, хорошим сварщиком сделался, уважали тебя. А что на флотской службе побывал, одна польза должна быть от этого, там, я думаю, настоящих людей делают. Так почему же ты все делаешь шиворот-навыворот? Не пошел опять в сварщики, а подался в наладчики, да еще в другой цех. Стыдно мне за тебя. Сам Косачев намекал, просил даже передать, чтобы ты вернулся в сварщики. Так, значит, надо, а ты свое. Без всякого уважения к старшим. Он тебе как отец, на руках тебя нянчил, все равно что я сам. Почему уперся?

— Раз не вернулся в свой цех, значит, есть причина, — упрямо сказал Николай. — И что вы все пристаете ко мне?

— Знаем твою причину, стыдно сказать, — оборвал его отец и отодвинул чашку.

— О чем вы говорите? — рассердился Николай. — Какая муха вас укусила с утра?

— Сам знаешь о чем. Мало, что всякие разговоры пошли по заводу? Не слыхал? Так я тебе прямо скажу: из-за Поспелова не идешь ты в сварщики, подальше от него держишься, поспеловскую жену не поделили.

— Сплетни все это! Выдумка, — вспыхнул Николай, вскакивая со стула.

— А чтобы не было выдумки, не шастай в чужой огород. Пора о женитьбе подумать, семьей обзавестись, к основательному делу причалить. Ты живи по-нашему, по-рабочему, чтобы во всем была ясность и все на виду у людей.

— Да что ты к нему привязываешься, отец? — вступилась за сына Мария Емельяновна. — Поесть не дашь спокойно. В чем же он виноват?

— Знает кошка, чье сало съела, — сказал отец. — Не успел снять флотскую одежу, как тут же заявился к тетке Дашке, фотографию своей бывшей крали забрал, будто не знает, чья она теперь жена.

— Фотография — не живой человек, ну и что, если взял? И откуда вы знаете?

— Дашка сама проболталась, да поздно схватилась. Я все понял. Ославишь людей, семью разобьешь, за это не похвалю.

— Может, кончим собрание? — сказал Николай. — Снимем этот вопрос с повестки дня? Вы же сами сказали, что я не маленький. Знаю, что делаю.

— Может, и не мал, да глуп. Не ходи к Дашке, не ищи свидания с прежней любовью. Упустил птицу, не ломай чужую клетку.

— Ладно, батя, разберусь.

— Я знаю, что говорю, — наседал на Николая отец. — Чужие бабы до добра не доведут.

— Не сердись на отца, сынок, — сказала Мария Емельяновна. — Мелет языком, сам не знает чего.

Катерина и Андрей с усмешкой переглянулись.

— Уж больно вы строго, папаша, — заступилась за Николая Катерина. — Вы бы Андрюшку тоже так-то ругали. Когда был молодой, не к одной ко мне хаживал.

— В нашем роду все одинаковые, — сказал Андрей, лукаво посмеиваясь. — Хоть ругай, хоть не ругай. Батя знает.

Отец сердито фыркнул, встал из-за стола.

Завтрак кончился. Все торопливо одевались, разбирали шапки, перчатки, топтались у дверей.

Отец постепенно остыл, потрепал чубастую голову сына Николая, которого только что бранил:

— Завязывай шапку как следует, тут тебе не Севастополь. Вон какой ветер на дворе. Уважь мою просьбу, иди в отдел кадров, просись на старую работу в электросварщики.

— Не знаю, батя, я же только что оформился в горячий цех. Сами говорите, нехорошо прыгать с ветки на ветку.

Направляясь к выходу и расталкивая всех, Никифор Данилович крикнул на пороге:

— Чего стоите? Забыли, как дверь открывается?

Большая, шумная семья высыпала на крыльцо.

Никифор Данилович, его сыновья и дочь работали на одном заводе. Шкуратов уже не один десяток лет живет в этих краях, пришел сюда молодым парнем еще в начале тридцатых годов, когда здесь начинались первые строительные работы. Дали тогда ему в руки лопату и послали на котлован в бригаду грабарей. Это было его рабочее крещение. В одном из бараков вскоре ему отвели уголок за занавеской, где он поселился с молодой женой.

Теперь только на старенькой фотографии можно увидеть, какими были в юности Мария и Никифор. У сегодняшней Марии Емельяновны от крепкой деревенской девушки остались одни веселые глаза да робкая, стеснительная улыбка, все же остальное переплавилось, перековалось в горниле долгой и трудной жизни. Кем она только не была, какой работы не делала! И на стройке, и на заводе, и в фабричном комитете, и в жилищно-строительном отделе, и так до самой пенсии. Да и по сей день никак не может привыкнуть, что ушла на отдых, все еще будто в строю, словно семья ей — не семья, а трудовая бригада. Она гордится тем, что хорошо прожила свою жизнь, родила и воспитала двоих сыновей и дочку, да не только своим детям матерью была, но и чужих ставить на ноги помогала.

Никифор Данилович был человек незаурядный. Еще в молодые годы прославился на стройке как стахановец, потом в разное время учился на различных курсах, стал квалифицированным рабочим, а после — мастером. В