— Кушать подано. Прошу к столу!

— Я же не ребенок, — сказала Вера, увидев на тарелке шоколад. — И не балуй меня, пожалуйста. Починил будильник?

— Так точно.

— Когда ты все успеваешь? — удивилась Вера. — Такого бы работника в бюро добрых услуг. Фигаро тут, Фигаро там. Приглашали бы нарасхват.

Федор разлил чай, подвинул жене тарелку с едой. Они принялись ужинать, продолжая разговаривать. Он шутливо загибал пальцы, отчитывался за прошедший день:

— Посуди сама: пришел с работы в пять минут шестого. Подогрел обед — раз, съел — два! Потом взялся за полы. Семьдесят минут напряженного труда, почти героический рывок, полный блеск — три! Двенадцать минут мылся в ванной — четыре! Потом вдохнул жизнь в будильник — пять! Затем магазин — шесть! На обратном пути — техникум, встреча с тобой — семь! Дальнейшее течение моей жизни — на твоих глазах.

Слушая веселую болтовню, Вера делала бутерброды, поглядывала на мужа. Увидела на его щеке красное пятно:

— А что сие значит?

— Пустяки, — сказал он. — Не успел маску надеть, искрой обожгло.

— Когда-нибудь останешься без глаз, честное слово. Я же видела, как ты суетишься возле своих труб, чуть ли не обнюхиваешь со всех сторон. Андрей Никифорович много раз предупреждал тебя, какой-то ты чумной, везде суешься.

— Я плохой? — спросил он. — Да?

— Непослушный и упрямый. Вырабатываешь дисциплину жизни? План, исполнение, проверка, исправление ошибок?

— И за что ты меня полюбила? Отвечай, смотри в глаза! — Он уставился на нее, насупив брови.

— По глупости и по неопытности, — сказала она. — Да и вообще я тебя не люблю, разве это неясно?

— А известно тебе, что выходить замуж за нелюбимого человека безнравственно? Я, например, так не поступал. Я женился на горячо любимой женщине, разрази меня гром. За ваше здоровье, Вера Петровна! — Он поднял кружку с чаем, стукнул об Верину, нерасчетливо хлебнул большой глоток, обжегся, зашлепал губами. — Бр-р-раво! Какая сатанинская крепость, черт возьми! Даже заядлым самогонщикам не снился такой обжигающий напиток. Крепкий и горячий, как любовь.

— Кончай концерт, Федька, — оборвала его Вера, смеясь и раскачиваясь на табуретке. — Не проспать бы нам завтра. Шабаш!

— Не подавляй таланты, — сказал Федор. — Будильник знает свою службу, не подведет.

— Больно он тебя слушается! Хочет — звонит, хочет — нет.

— Я же починил.

— Это еще не факт, — сказала Вера. — Ужин прошел в дружеской обстановке, в атмосфере полного взаимопонимания. Хочу спать!

— Ладно, иди, я помою посуду, — сказал он и встал из-за стола.

— Сегодня моя очередь, ты мыл вчера, — запротестовала она.

— Не мешай, Верка! Адью, пока, спокойной ночи!

Он оттолкнул ее от стола, стал собирать посуду.

— Это нечестно! — возразила она, пытаясь отобрать у Федора чашки. — Я не усну, меня замучит совесть.

— Уступи дорогу, иду на зеленый свет.

— Моя же очередь, Федька!

Он двинулся вперед, чтобы пройти к раковине, хотел увернуться, но Вера толкнула его под локоть, и вся посуда с грохотом упала на пол. Со звоном разлетелись осколки.

— Поздравляю вас, мадам! — с огорчением и укором сказал Федор. — Какие были симпатичные чашечки!

— Прекрасный выход из положения, — сказала Вера, от души заливаясь веселым смехом. — И ничего не надо мыть. Прямо в ведро и в мусоропровод. Гениально!

Но Федор был огорчен: жалко чашек, придется покупать новые.

— Игра в благородство не получилась, — подвел он итог происшествию и принялся подбирать черепки. — Всегда знал, что с тобой каши не сваришь.

Пока Вера стелила постель, из кухни доносилось ворчание мужа.

— Ты должен учесть, — сказала она шутя, — что впереди у нас полвека совместной жизни. Представляешь: пятьдесят лет вместе — и дома и на работе.

— Неужели мы всю жизнь будем работать в одном цехе? — воскликнул Федор, вернувшись из кухни.

— А почему нет? — сказала Вера. — Очень даже может быть.

— Какой ужас! — сделал гримасу Федор. — Кончишь техникум, потом институт, станешь инженером, будешь командовать мной: «Не так делаешь, Гусаров, не то говоришь! Я тебе приказываю!»

— Дурень ты, Федька, артист погорелого театра. Разве я такая?

Федор закатил глаза, упал на кровать, дурашливо воскликнув:

— Умираю! Помогите!..

Будильник не подвел их, зазвонил громко, призывно, разбудил в назначенный час. В ту же секунду щелкнул выключатель, зажглась лампочка-ночник, и Федор первый вскочил с кровати. Взял продолжавший звонить будильник, поднес к уху жены.

— «Не спи, вставай, кудрявая!»

Она оттолкнула мужа рукой, натянула на голову одеяло.

— Заткни его, Федька. Перестань!

— За что голосуем: кофе или чай? — громко спросил Федор.

— Кофе! Ко-фе! — крикнула Вера.

За окном еще висела густая темнота, но в соседних домах уже зажигались огни, из подъездов выходили люди, торопились на работу.

В морозном тумане, как масляные пятна, расплывались разноцветные огоньки трамваев и автобусов, где-то лязгали звонки, визжали тормоза. Под ногами торопливо идущих людей скрипел снег.

6

В то раннее утро на окраине, в Заречье, у трамвайного кольца, в большом бревенчатом доме, в просторной комнате за широким столом завтракала семья Шкуратовых. Мать, Мария Емельяновна, женщина в солидных годах, но еще крепкая и сильная, разливала кофе, подвигала еду то одному, то другому работнику.

— Ешь, сынок… Возьми шанежку, доченька.

— Горячо, мама.

— Прямо со сковородки. А ты, Катенька, не спеши, успеешь.

— Вчера чуть не опоздала.

— Ты иди с Олей; ее ухажер, Степка Аринушкин, небось уже ждет с «Москвичом», и тебя подбросят.

— Вот еще выдумали! — вспыхнула Оля, восемнадцатилетняя дочь, самая молодая в этом доме. — Без «Москвича» обойдусь, пускай не воображает, что на его богатство позарилась.

— С милым и в шалаше рай! — сказал ее брат Николай и засмеялся. — «Ничего мне на свете не надо, только видеть тебя, милый мой»?

Оля вспыхнула, сердито взглянула на брата!

— Помолчал бы, полундра.

— Я пошутил, не сердись, сестренка.

— Не очень-то остроумно, — не унималась Оля.

Мать встала между ними, подложила в тарелки лепешек.

— Тебе, Коля, надо выпить горячего молока, всю ночь кашлем мучился, — посоветовала она сыну, стараясь сгладить неприятный разговор. — Вон отец наш двадцать лет каждое утро выпивает кружку молока и, слава богу, никогда не кашлял.

Самый старший Шкуратов — старый рабочий Никифор Данилович сидел во главе стола. Справа — старший сын Андрей и его жена Катерина, по другую сторону — дочь Оля, напротив, ближе к краю стола, — Николай. Поскольку он совсем недавно вернулся с флотской службы, в доме относились к нему по-особому, как к гостю или отпускнику. И брат, и сноха, и сестра были снисходительны к Николаю, а мать не сводила с него глаз, то скажет ласковое слово, то попотчует вкусной едой, то просто посмотрит и улыбнется.

— Жалко, вчера вечером тебя дома не было, — сказала мать Николаю. — Какую постановку