и начальником финансовой экспедиции, усердно и ловко взялся за дело. Благодаря знанию русского языка, он вошел в личные сношения с министром финансов и с вице-директором департамента внешней торговли, д. с. с. Грасгопфом, специальностью которого являлся тариф. Составили новое положение, в котором о финляндских таможнях говорилось уже как о вещи решенной и не касающейся России, а составляющей внутреннее дело Финляндии. О политическом значении этой таможенной границы не упоминалось, как будто бы оно не существовало. Замолчали также повеление покойного Государя Николая о снятии русской таможенной границы, последовавшее в 1853 году.

Надо полагать, что именно это повеление показало финляндцам, что они не составляют особого государства; оно же, по всей вероятности, явилось главной побудительной причиной, заставившей их стремиться к политическому отделению посредством таможен.

О проекте торгового положения затребовали отзыв сената, который, разумеется, на все согласился и просил разрешения, на основании его, представить положение об устройстве таможен и таможенной стражи (чего сенат добивался уже в.1816 и 1817 гг.).

Министр финансов Княжевич представил проект торгового положения в государственный совет, и Высочайшее утверждение его последовало 20 декабря 1858 года, а распубликование — в январе 1859 года.

«Никому и в голову не пришло подумать о политическом значении этой, по-видимому, неважной меры, — писал русский современник, — а о существовании повеления Николая I, вероятно, никто и не подозревал».

Значение нового мирного завоевания финляндцев не замедлило сказаться.

Исследование вопроса, касавшегося торговли между Россией и Финляндией, а также составление проекта нового торгового положения «послужили, — по выражению финляндского писателя, — источником интернационального торгового трактата».

Второе разъяснение было обширнее. Из него явствовало, что новое положение, изданное в виду необходимости «ввести большую взаимность в торговых сношениях Империи с Финляндией» , увеличило число товаров, допущенных к привозу из Великого Княжества в Империю без оплаты пошлинами и без свидетельств о местном происхождении, а также значительно расширило предельные нормы для финляндских фабричных изделий, беспошлинный ввоз коих был разрешен лишь в ограниченном количестве. Что касается беспошлинного ввоза из Империи в Финляндию, то в этом отношении, наоборот, были установлены известные ограничения: виноградные вина, сахар, патока и соль, — а согласно Высочайшему объявлению 16 февраля 1859 года, и листовой табак, — были обложены ввозной пошлиной.

«Относительно же новой пошлины на табак объясниться с министром финансов». Так гласила резолюция Государя (от 8 — 20 января 1859 года). Она вновь показывала, что Монарх желал связывать финляндские интересы с русскими, но в ведомствах Империи не было ни сознания необходимости объединения окраины с центром государства, ни патриотического воззрения на те дела, которые проходили по департаментам, как занумерованная «бумага».

Ввоз иностранных изделий из Империи в Финляндию также подвергся некоторым стеснениям новым положением: известные товары, перечисленные в особой ведомости, подлежали вторичной пошлине по финляндскому тарифу, хотя бы они были доставлены сухим путем или через Ладожское озеро.

Таможенный тариф привозным и отпускным товарам был обнародован при Высочайшем объявлении 30 апреля 1859 года. В 1863 году он был подвергнут некоторым изменениям.

Новое торговое положение и таможенный тариф легли резким рубежом между Россией и Финляндией, являясь как бы государственной границей между соседними странами. Финляндцы настолько обрадовались этому и будущим видам на развитие своего края, что сенат 19 — 31 января 1859 года поднес Государю особый всеподданнейший адрес: «При неутомимых Вашего Императорского Величества работах о благоденствии многочисленных народов, состоящих под сенью Вашего державного скипетра, Финляндия также недавно удостоилась получить новое доказательство монаршей милости и благорасположения дарованием ей в торговых сношениях с империей более ровных прав. Сенат осмеливается выразить пред Вашим Величеством чувства верноподданнической признательности, одушевляющие и все народонаселение края по случаю принятия этой благодетельной меры, которая, открывая новый путь для местной торговли и промышленности, не преминет со временем оказать значительное влияние и на будущее благосостояние и развитие Финляндии».

При Императоре Николае Павловиче гр. А. Армфельт не проявлял почти никакой инициативы. В новое царствование, напротив, он сделался весьма деятельным.

Первой задуманной гр. А. Армфельтом мерой было восстановление при статс-секретариате прежней комиссии финляндских дел, созданной его отцом в 1811 году, и стремившейся к обособлению Финляндии, а также к ограничению власти генерал-губернатора. Но он очень хорошо понимал, что вполне возобновить комиссию в прежнем виде нельзя было, ибо, состоя из одних только финляндцев, она могла не заслужить доверия в глазах русского правительства. Поэтому он полагал, во 1-х, ввести в состав комиссии финляндских дел, также и русских членов, однако в таком числе, чтобы они не могли иметь влияния и дабы большинство всегда находилось на стороне финляндцев, а, во 2-х, он решил не делать ее органом правительственным, высшей административной инстанцией, а только органом совещательным и не по всем делам, а лишь по тем, которые будут внесены в нее по повелению Государя. Учреждая эту комиссию, он желал оградить министра статс-секретаря от подавляющего влияния генерал-губернатора. В течении своей 15-летней деятельности на занимаемом посту, Армфельт не раз имел случай испытать на себе и убедиться в трудности личной борьбы с генерал-губернатором, в особенности если последний пользуется доверием Государя и, подобно министру, имеет личный доклад и доступ к Государю. Генерал-губернаторы, не имеющие связей, разумеется, не опасны, но вновь могли быть назначены такие как Арс. А. Закревский или кн. А. С. Меншиков. Поэтому, чтобы не вступать в личную борьбу, в случае разногласия, он задумал создать коллегию, которая служила бы ему щитом против генерал-губернатора. Создавалась возможность укрыться за решением коллегиального учреждения.

Генерал Берг сначала не соглашался на учреждение такой комиссии. Он не без основания видел в ней умаление своей власти, ибо представления сената и мнения генерал-губернатора подвергались в ней новому обсуждению и критике. Вследствие этого, мнение начальника края неизбежно теряло свое первенствующее значение. Берга заставили уступить. К этому его побудили двумя различными средствами. Независимо от знаков особенного внимания к нему со стороны финляндцев, во время коронации, он, по представлению графа Армфельта, возведен был в графское достоинство в Финляндии[3].

Другое средство было неприятного свойства и преподносилось долго и упорно. 1 марта 1857 года Шернваль-Валлен записал в своих воспоминаниях: «Берг, как хитрый царедворец, легко применялся ко всем требованиям своих владык и ему удалось поселить в молодом Монархе недоверие к жителям Великого Княжества, среди которых, по его уверениям, наблюдались тенденции скандинавизма и антипатии к России. Других доказательств, в подтверждение своих инсинуаций, он не мог привести, кроме зажигательных статей «стокгольмской газеты», которая извращенно толковала распоряжения Берга и обвиняла его «в поглощении» казенных доходов в