Жан вскрикнул от радости.

– Именно благодать, да еще какая! Мы должны особенно благодарить за нее Бога. До сих пор я не встречал ни одного ручья в здешних местах и сильно побаивался, не смея сказать тебе, что в бочках на корабле наберется всего каких-нибудь десять бутылок пресной воды, годной для питья. Палящее тропическое солнце сушит все.

И они, совершенно счастливые, направились к источнику. Молодые ягуары опередили их; животные с наслаждением пили влагу, вытекавшую прозрачной струей из недр известкового утеса, очутившегося по какому-то капризу природы среди лабиринта растительности.

Чувствуя сильную жажду после ходьбы, брат с сестрой бросились к источнику и принялись пить большими глотками чистую, как хрусталь, ключевую воду, почти опьяненные этим благодетельным, освежающим напитком.

– Ах, – воскликнул Жан в пылу восторга, – ну какое вино, хотя бы самое лучшее, может сравниться с этой водой!

Источник тек изобильно в бассейн, образовавшийся в плоской рыхлой почве у подножия скалы; площадь бассейна не превышала восьми-десяти квадратных метров, а глубина – одного фута. Казалось, почва бесконечно поглощала эту влагу.

– Странно, – заметил Жан, – почему вода не разливается на большом пространстве? Земля должна быть здесь чрезвычайно пористой, и надо думать, что она снова всасывает эту воду слоями; в противном случае ключ образовал бы ручьи и каскады. Но куда же тогда он впадает?

Жанна указала ему рукой на лагуны, опоясывавшие лес.

– Вот куда стекает вся вода, милый Жан. Таким образом объясняется присутствие болот под здешним жгучим солнцем.

Девушка хотела продолжать свою лекцию, но удивление, смешанное с испугом, отразившееся на лице брата, заставило ее умолкнуть.

– Что с тобой, Жан? Что такое ты там рассматриваешь? – воскликнула она.

Он схватил ее за руку и с лихорадочной поспешностью указал на один из берегов ручья.

– Вон там! Вон там! Погляди!

На влажной земле ясно виднелись парные следы, отпечаток подошв босых человеческих ног, сохранившийся на песке. Судя по размерам, то были следы женщины или ребенка. Мало того, они не могли принадлежать белому. Ступня была широка, пятка точно раздавлена. Чересчур развитой большой палец указывал на свою принадлежность лицу, привычному к продолжительной ходьбе, и даже служил характерным признаком целой расы, известной своею неутомимостью. Короче – то был след индейца.

С минуту молодые люди молчали, подавленные волнением.

То же самое должен был чувствовать Робинзон на своем уединенном острове, когда увидел отпечаток человеческой ноги на песке. Такая аналогия, конечно, припомнилась впоследствии Жану и его сестре, но в данную минуту им было не до сравнений. Они даже не могли сразу опомниться после сделанного ими открытия.

Действительно, эти следы босых ног наводили на всевозможные предположения. Прожив целый месяц на пустынном берегу, дети не встречали здесь ничего, намекавшего на присутствие человека. Это давало им повод думать, что они совершенно отделены от остального мира и покинуты на произвол судьбы. И это полное уединение, приводившее их в отчаяние несколько часов назад, было для них, тем не менее, спасительным, служило им порукой безопасности.

И вот им пришлось внезапно лишиться этой успокоительной иллюзии, отказаться от уверенности, что они одни.

Кроме докучливых насекомых, летучих мышей, змей, кайманов и тигров отшельники поневоле встречали теперь на своем пути человека, самое вредное и лютое из всех живых существ, когда оно следует только своим инстинктам, когда никакое религиозное или нравственное влияние не обуздывает его страстей.

Молодые люди вернулись на корабль, сильно встревоженные такой неожиданностью. Чего следовало им ожидать от своего открытия? Хорошего или дурного? Хорошее представляла встреча с каким-нибудь европейцем или даже с индейцем, которого уже коснулась цивилизация и заставила его утратить свою природную жестокость; дурное же заключалось в возможном столкновении со свирепыми дикарями, хуже первобытных караибов, которых встретили Кабраль или Бартоломео Диас и которые по ненависти к просвещению заимствуют у него только средства больше навредить белым.

Надо было принимать в соображение все: дурное еще больше, чем хорошее. Недаром сложилась пословица: «На Бога надейся, а сам не плошай». Поэтому Жан с сестрой держали совет. Им было известно из книг, что дикари славятся чрезвычайной хитростью, что благодаря своему необыкновенному лукавству, стойкой и постоянной энергии они нередко торжествуют над знанием и усовершенствованными орудиями обороны, которые дают такое громадное преимущество белым. Следовательно, молодым людям предстояло оградить себя именно от этой хитрости, от этой терпеливой энергии и от этого неутомимого лукавства.

За несколько часов дети организовали правильную оборону. Они начали с того, что заколотили все бесполезные выходы, закрыли все отдушины, служившие для вентиляции корабля, заперли все полупортики, законопатили даже пробоины в наружной обшивке корабельного корпуса.

Затем с помощью сестры Жан втащил на палубу орудие Гочкиса и митральезу Максима. Первое он поставил на баке, а второе на уцелевшем мостике «Сен-Жака». С лихорадочной деятельностью, занявшей у них две трети ночи, брат с сестрой изготовили двести патронов с пулями для восьми карабинов разных калибров, найденных в корабельном арсенале.

Вместе с готовыми боевыми запасами это обеспечивало за ними по шестидесяти выстрелов на каждого человека и на каждое оружие, не считая почти равной цифры револьверных патронов.

– Прежде чем дойти до схватки с холодным оружием в руках, – заметил Жан, – мы можем уничтожить шестьсот негодяев, целую армию по здешним местам.

Эти слова доказывали, что мысли молодых людей были заняты не одними мирными планами.

Целых три ночи напролет бодрствовали они, всматриваясь в окружающее, напрягая слух, чтобы уловить малейший шум извне. Однако ничто не подтвердило их подозрений и не оправдало их тревог.

– Если неприятель прячется, – говорила Жанна, – то он делает это очень искусно, так как ничто не выдает его присутствия поблизости.

А Жан прибавлял со вздохом:

– Какое несчастье, что у нас нет собаки, хотя бы простой дворняжки!

На эту мысль его навело одно вполне логическое заключение. Действительно, если дикари доходили до источника, недавно открытого детьми, то они не могли не заметить разбитого корабля. Значит, если враги не показывались, здесь, несомненно, скрывался коварный умысел. С невероятным терпением, характеризующим их расу, индейцы прятались, выжидая удобного момента или для внезапного нападения, или для атаки корабля многочисленным скопищем.

Принимая это во внимание, брат с сестрой удвоили бдительность. Они сидели взаперти настороже, не делая ни шагу с корабля из боязни попасть в засаду, подготовленную для них дикарями в высокой траве под прикрытием леса.

Никакой подозрительный шум не доносился к ним с берега, что могло бы усилить их опасения.

Так прошла почти неделя. Ни единой тени не промелькнуло перед глазами детей, ничто не угрожало им явно. Устав от неопределенности своего положения,