«Здесь нет никого, кроме нас двоих», — сказала она, вернув себе самообладание. «Кто ещё может нас слышать?»

«В наше время у стен есть уши», — сказал Хоуз, подошёл к раковине и выключил кран.

Элизабет тут же переместилась в другой конец комнаты, подальше от раковины и лицом к открытому окну. Когда она заговорила, её голос был направлен в сторону пожарной лестницы. «У меня есть дела», — сказала она. «Если вы закончили, я бы хотела одеться.»

«Не возражаете, если я немного осмотрюсь?»

«Для этого вам нужен ордер, мистер.»

«Я могу достать ордер, ты же знаешь.»

«За что? Чарли сделал что-то против закона?»

«Может быть.»

«Тогда идите и получите ордер, парень. Я бы не хотела, чтобы преступник избежал правосудия.»

«Знаете человека по имени Фрэнк Рирдон?», — спросил Хоуз, и вопрос снова испугал Элизабет. Стоя лицом к открытому окну, спиной к нему, сложив руки, она слегка непроизвольно сгорбила плечи, словно кто-то вдруг приложил кубик льда к основанию её шеи.

«Какой такой Фрэнк?» — спросила она в сторону пожарной лестницы.

«Рирдон.»

«Я его не знаю», — сказала Элизабет.

«Ты когда-нибудь носила серьги?» — спросил он её.

«Конечно.»

«Пользуешься духами?»

«Конечно.»

«Ты когда-нибудь бывала в центре города, Элизабет? Например, в районе авеню Джей и Аллен?»

«Никогда.»

«Через дорогу от большого гаража?»

«Никогда.»

«Ты случайно не была там в прошлые понедельник и вторник?»

«Никогда там не была.»

«Чем ты зарабатываешь на жизнь?», — спросил Хоуз.

«Я безработная.»

«Сколько тебе лет?»

«Двадцать четыре.»

«Когда-нибудь работала?»

«Раньше я работала официанткой.»

«Когда это было?»

«Несколько лет назад.»

«С тех пор не работала?»

«Нет.»

«Как ты обеспечиваешь себя?»

«У меня есть друзья», — сказала Элизабет.

«Как Чарли Хэррод?»

«Чарли — друг, да.»

«Фрэнк Рирдон мёртв», — сказал Хоуз и посмотрел на её шею.

На этот раз она была готова. Не теряя ни секунды, она сказала: «Я не знаю никакого Фрэнка Рирдона, но, конечно, сожалею, что он умер.»

«Скажи Чарли, когда увидишь его, ладно? Ему может быть интересно.»

«Я скажу ему, но сомневаюсь, что ему будет интересно.»

Хоуз повернулся к шкафу, висевшему над раковиной. «Это детектив Коттон Хоуз, 87-й участок», — сказал он, — «расследую поджог и убийство, завершаю допрос Элизабет Бенджамин ровно в одиннадцать двадцать три утра в пятницу, шестнадцатого августа.» Он повернулся к Элизабет.

«Облегчил им задачу», — сказал он.

«Я не понимаю, о чём вы говорите», — сказала Элизабет.

«Передай Чарли, что я его ищу», — сказал Хоуз.

Он отпер дверь, вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Сразу же приложил ухо к дереву и прислушался. Сначала он ничего не услышал, потом услышал звук работающего водопроводного крана, а затем снова ничего. Он не слышал, как Элизабет набирала номер на телефоне, но, должно быть, именно это она и сделала, потому что следующее, что он услышал, был её голос: «Чарли, это Лиз. Нас только что посетил коп.»

Затем наступила тишина. В этой тишине Хоуз пытался понять, что происходит. Если они знали о жучке над раковиной, то, несомненно, знали и о прослушивании телефона. Однако Элизабет чувствовала себя достаточно свободно, чтобы сказать Чарли, что к ним только что приходили из полиции. Неужели они отвинтили мундштук и вынули микрофон? «Когда ты оттуда уедешь?», — спросила Элизабет, а затем ответила: «Подожди меня внизу. Я буду через десять минут.» Хоуз услышал, как она положила трубку на подставку. Он отошёл от двери и быстро спустился по ступенькам на улицу.

Она переоделась в уличную одежду: короткую синюю юбку, топ из красного трикотажа без бюстгальтера, тёмно-синие туфли на высоком каблуке из лакированной кожи, висячие серьги и красную кожаную сумку-слинг. Она шагала быстро и высоко, и он с трудом поспевал за ней.

Если бы она не была проституткой, он бы съел свой щиток и служебный револьвер.

Улицы Даймондбэка кишат людьми, которых жара выгнала на улицу; как бы ни было жарко на тротуаре, внутри трущоб было ещё жарче. В трущобах нет облегчения. Летом вам жарко, а зимой холодно. Летом или зимой, весной или осенью у вас кишат тараканы и крысы, и вам постоянно напоминают, что вы — животное, потому что вас заставляют жить как животное. Если Клирвью за рекой назывался эвфемистически, то Даймондбэк это верное и подходящее название для района, такого же смертоносного, как свернувшаяся гремучая змея.

Хоуз шёл по противоположной стороне улицы, следуя за Элизабет на незаметном расстоянии, но никогда не теряя её из виду. Он проходил мимо сутенёров в модных пижонских костюмах, мимо мужчин — таксистов, разносчиков писем и работников санитарной службы; мимо наркоманов, сидящих на крыльцах дощатых домов и пусто глядящих в пространство, кивая своим мечтам об Америке, воплощённым лишь в наркотических фантазиях; мимо кондитерских, принимающих ставки на номера, и мимо женщин, спешащих домой с пакетами продуктов, прежде чем отправиться в центр города на работу по уборке белых квартир; он проходил мимо молодых девушек, торгующих своими задницами; он проходил мимо молодых людей в бандитских куртках и стариков, сидящих на деревянных ящиках и рассматривающих свои ботинки, и молодых людей, играющих в кости на покрывале в коридоре, и людей, которые были сапожниками и уборщиками, и некоторых, кто работал в рекламных агентствах в центре города (но которым было трудно поймать такси в центре города после работы, если только брат не был таксистом); он проходил мимо поваров и толкачей, официантов и проводников поездов, и грабителей. Он проходил мимо честных людей и воров, жертв и обидчиков, которые в своём отчаянии называли друг друга «братьями», хотя единственное, что их связывало, — это цвет кожи.

Хоуз не разделял мнения тех, кто считал, что трущобы интересны, потому что они хотя бы живые. С точки зрения Хоуза, трущобы, по крайней мере, умирали, если не были уже мертвы. Эта мысль угнетала и возмущала его не меньше, чем любое нападение или убийство. Он удивлялся, почему это не угнетает и не злит тех людей на высоких государственных постах, которые, наоборот, предпочитают отводить взгляд от открытой, кровоточащей, возможно, смертельной раны.

Выступайте с речами на высоких подиумах, подумал Хоуз, в своём синем костюме из саржи и начищенных коричневых туфлях. Обещайте нам равенство и справедливость, и рассказывайте, как самый бедный сукин сын в наших списках социального обеспечения будет считаться богатым человеком в стране, которая только-только выходит из каменного века.

Улыбайтесь, пожимайте всем руки, выставляйте напоказ свою улыбающуюся жену и рассказывайте, какой неутомимой активисткой она была, и объясняйте, что мы — нация на краю величия. Скажи нам, что всё в порядке, приятель. Уверяй нас и успокаивай. А потом прогуляйся здесь, в Даймондбэке. И не своди глаз с той девушки впереди, потому что она, скорее всего, проститутка, и живёт с мужчиной, который может быть причастен к убийству, и это тоже Америка, и она не изменится только потому, что ты говоришь