прийти на помощь своей сестре, но его народ тоже восстал, он сам был в некотором роде революционером и к тому же умирал. Его брат Леопольд II, сменивший его в 1790 году, не был склонен к войне, но вместе с королем Пруссии издал осторожную «Пилльницкую декларацию» (27 августа 1791 года), приглашая других правителей присоединиться к ним в усилиях по восстановлению во Франции «монархической формы правления, которая одновременно будет находиться в гармонии с правами государей и способствовать благосостоянию французской нации».

Как ни странно, и монархисты, и республиканцы выступали за войну. Королева неоднократно призывала своих братьев-императоров прийти ей на помощь, а король недвусмысленно просил правителей Пруссии, России, Испании, Швеции и Австро-Венгрии собрать вооруженные силы для восстановления королевской власти во Франции.13 7 февраля 1792 года Австрия и Пруссия подписали военный союз против Франции; Австрия претендовала на Фландрию, Пруссия — на Эльзас. 1 марта Леопольд II умер, и его сменил сын Франциск II, который жаждал сражений по доверенности и славы лично. Во Франции Лафайет выступал за войну в надежде, что он станет главнокомандующим и сможет диктовать свои условия как Собранию, так и королю. Генерал Дюмурье, министр иностранных дел, выступал за войну, рассчитывая, что Нидерланды примут его как освободителя от Австрии и, возможно, вознаградят его незначительной короной. Поскольку о воинской повинности пока не было и речи, крестьянство и пролетариат приняли войну как необходимое зло, поскольку беспрепятственное возвращение эмигрантов восстановит и, возможно, мстительно усилит несправедливости старого режима. Жирондисты выступали за войну, поскольку ожидали, что Австрия и Пруссия нападут на Францию, и контратака была лучшей защитой. Робеспьер выступал против войны на том основании, что пролетариат будет проливать за нее свою кровь, а средний класс прикарманит любые доходы. Бриссо опередил его: «Пришло время, — кричал он, — для нового крестового похода, крестового похода за всеобщую свободу».14 20 апреля 1792 года Законодательное собрание при семи несогласных объявило войну только Австрии, надеясь разделить союзников. Так начались двадцать три года революционных и наполеоновских войн. 26 апреля Руже де Лисль в Страсбурге сочинил «Марсельезу».

Но жирондисты не рассчитали состояние французской армии. На восточном фронте она насчитывала 100 000 человек, противостоявших лишь 45 000 австрийских войск; но в их рядах служили люди, воспитанные старым режимом. Когда генерал Дюмурье приказал этим офицерам вести своих солдат в бой, они ответили, что их сырые добровольцы не подготовлены ни оружием, ни дисциплиной, чтобы противостоять обученным солдатам. Когда, тем не менее, приказ наступать был повторен, несколько офицеров подали в отставку, а три кавалерийских полка перешли на сторону врага. Лафайет отправил австрийскому губернатору в Брюссель предложение привести свою Национальную гвардию в Париж и восстановить власть короля, если Австрия согласится не вступать на французскую территорию. Из этого предложения не последовало ничего, кроме последующего импичмента Лафайета (20 августа 1792 года) и его бегства к врагу.

Дело дошло до кризиса, когда Законодательное собрание направило преимущественно жирондистскому министерству меры за подписью короля о создании защитного вооруженного лагеря вокруг Парижа и о прекращении выплаты государственных пособий священникам и монахиням, не занимающимся юриспруденцией. Король в порыве решимости не только отказался подписать документ, но и уволил всех министров, кроме Дюмурьеза, который вскоре ушел в отставку, чтобы принять командование на бельгийском фронте. Когда весть об этих вето распространилась по Парижу, это было воспринято как знак того, что Людовик ожидает, что армия, французская или чужая, скоро достигнет Парижа и положит конец революции. Были разработаны дикие планы эвакуации столицы и формирования новой революционной армии на дальнем берегу Луары. Лидеры жирондистов распространили среди секций призыв к массовой демонстрации перед Тюильри.

Так 20 июня 1792 года возбужденная толпа мужчин и женщин — патриотов, хулиганов, авантюристов, ярых последователей Робеспьера, Бриссо или Марата — ворвалась во двор Тюильри, выкрикивая требования и насмешки и настаивая на встрече с «месье и мадам Вето». Король приказал своим стражникам пропустить несколько человек. Полсотни человек вошли, размахивая своим разнообразным оружием. Людовик занял место за столом и выслушал их просьбу снять вето. Он ответил, что вряд ли это подходящее место и обстоятельства для рассмотрения столь сложных вопросов. В течение трех часов он выслушивал аргументы, мольбы и угрозы. Один мятежник кричал: «Я требую санкции на декрет против священников;… или санкция, или вы умрете!» Другой направил шпагу на Людовика, но тот остался безучастным. Кто-то предложил ему красный колпак; он торжественно надел его на голову; захватчики закричали: «Да здравствует нация! Да здравствует свобода!» и, наконец, «Да здравствует король!». Петиционеры ушли, сообщив, что они хорошенько напугали короля; толпа, недовольная, но усталая, рассосалась по городу. Несмотря на вето, декрет против неисповедующего духовенства был введен в действие; но Ассамблея, стремясь отмежеваться от населения, оказала королю восторженный прием, когда он по ее приглашению пришел принять обещание хранить верность.15

Радикалам не нравилось это церемониальное примирение буржуазии с монархией; они подозревали искренность короля и возмущались готовностью Собрания остановить революцию теперь, когда средний класс закрепил свои экономические и политические завоевания. Робеспьер и Марат постепенно обращали якобинский клуб от буржуазных настроений к более широким народным симпатиям. Пролетариат промышленных городов шел к сотрудничеству с рабочими Парижа. Когда Ассамблея обратилась к каждому департаменту с просьбой направить отряд Федерации национальных гвардейцев для участия в праздновании третьей годовщины падения Бастилии, эти «фельдъегеря» были в основном выбраны городскими коммунами и выступали за радикальную политику. Один особенно мятежный полк, численностью 516 человек, отправился из Марселя 5 июля, поклявшись свергнуть короля. Во время своего марша по Франции они пели новую песню, которую сочинил Руже де Лисль, и от них она получила название, которое он не предполагал, — «Марсельеза».*

Марсельцы и несколько других делегаций федеристов добрались до Парижа после 14 июля, но Парижская коммуна попросила их задержаться с возвращением домой: они могли ей понадобиться. В Коммуне — центральном бюро, состоящем из делегатов от сорока восьми «секций» города, — теперь доминировали радикальные лидеры, и с каждым днем она заменяла муниципальные власти в качестве правительства столицы, находясь в своем офисе в Отель-де-Виль.

28 июля город вновь был потрясен страхом и яростью, узнав о манифесте, изданном герцогом Брауншвейгским из Кобленца:

Их Величества Император и Король Пруссии, доверив мне командование объединенными армиями, собранными ими на границах Франции, желают сообщить жителям этого королевства о мотивах, определяющих политику двух государей, и