Шрифт:
Закладка:
Мирабо был готов. Ему нужны были деньги, чтобы поддерживать свой роскошный образ жизни; он считал, что коалиция короля и Собрания — единственная альтернатива правлению вождей толпы; и он не видел противоречия в том, чтобы проводить эту политику и пополнять свои средства. Еще 28 сентября 1789 года он писал своему другу Ла Марку*: «Все потеряно. Король и королева будут сметены, и вы увидите, как народ будет торжествовать над их беспомощными телами».49 И тому же другу 7 октября: «Если у вас есть влияние на короля или королеву, убедите их, что они и Франция пропали, если королевская семья не покинет Париж. Я занят планом, как их увезти».50 Людовик отверг этот план, но согласился финансировать защиту монархии Мирабо. В начале мая 1790 года он согласился оплатить долги великого авантюриста, выдавать ему 1000 в месяц и вознаградить его 192 000, если ему удастся примирить Собрание с королем.51 В августе королева дала ему частную беседу в своих садах в Сен-Клу. Аура величия была столь величественной, что дракон мятежа затрепетал от преданности, когда поцеловал ее руку. Своим приближенным он говорил о ней с восторгом: «Вы не знаете королеву. Ее сила духа непомерна. Она — человек для отваги».52
Он считал себя «оплаченным, но не купленным»; по словам Ла Марка, «он принимал плату за сохранение собственного мнения».53 Он не собирался защищать абсолютизм; напротив, заявление, которое он представил министрам короля 23 декабря 1790 года, было программой примирения общественной свободы с королевской властью: «Нападать на Революцию означало бы переборщить, ибо движение, заставляющее великий народ давать себе лучшие законы, заслуживает поддержки….. Как дух Революции, так и многие элементы ее конституции должны быть приняты…. Я рассматриваю все последствия Революции… как завоевания настолько необратимые, что никакие потрясения, кроме расчленения королевства, не смогут их уничтожить».54
Он трудился с преданностью и подкупами, чтобы спасти остатки королевской власти. Ассамблея подозревала его в продажности, но уважала его гений. 4 января 1791 года оно избрало его своим президентом на обычный срок в две недели. Он поразил всех порядком управления и беспристрастностью своих решений. Он работал весь день, ел и пил весь вечер и изнурял себя женщинами. 25 марта он принимал двух танцовщиц из Оперы. На следующее утро его охватили сильные кишечные спазмы. Двадцать седьмого числа он присутствовал на Ассамблее, но вернулся в свои покои измученным и дрожащим. Весть о его болезни распространилась по Парижу; театры были закрыты из уважения к нему; его дом осаждали люди, спрашивая о его состоянии; один юноша пришел, предлагая свою кровь для переливания.55 Талейран сказал ему: «До вас нелегко добраться; половина Парижа постоянно находится у ваших дверей».56 Мирабо умер после долгих страданий, 2 апреля 1791 года.
3 апреля делегация парижских курфюрстов обратилась к Собранию с просьбой превратить церковь Святой Женевьевы в святилище и усыпальницу для французских героев, и чтобы этот Пантеон («всех богов»), как его вскоре стали называть, носил на своем фасаде надпись «Aux grands hommes la Patrie reconnaissante» (Великим людям — благодарное Отечество). Это было сделано, и Мирабо был похоронен там 4 апреля после того, что Мишле считал «самой обширной и популярной похоронной процессией, которая когда-либо была в мире»;57 Историк оценивает толпу в триста-четыреста тысяч человек на улицах и деревьях, у окон и на крышах; все члены Собрания, кроме Петиона (у которого были тайные доказательства получения Мирабо денег от короля); весь Якобинский клуб; двадцать тысяч национальных гвардейцев; «Можно было подумать, что они переносят прах Вольтера — одного из тех людей, которые никогда не умирают».58 10 августа 1792 года среди бумаг павшего короля были найдены доказательства выплат Мирабо, а 22 сентября 1794 года Конвент приказал вынести останки запятнанного героя из Пантеона.
VIII. В ВАРЕНН: 20 ИЮНЯ 1791 ГОДА
Король, не желая отдавать дворянство, духовенство и монархию на полное отрицание их древней власти, и убежденный, что народ, столь индивидуалистичный и импульсивный, как французы, не подчинится никаким правилам, не допустит никаких запретов, не санкционированных и не укоренившихся временем, с надеждой цеплялся за остатки власти, которые еще оставались у него, и сопротивлялся ежедневным призывам вельмож и королевы бежать из Парижа, возможно, из Франции, и вернуться с армией, отечественной или иностранной, достаточно сильной, чтобы вновь утвердить его на возрожденном троне. Он подписал (21 января 1791 года) Гражданскую конституцию духовенства, но он чувствовал, что предает веру, которая была его драгоценным убежищем от разочарований его жизни. Он был глубоко потрясен решением Ассамблеи (30 мая 1791 года) о переносе останков Вольтера в Пантеон; ему казалось нестерпимым, что заклятый неверный века должен быть с триумфом перенесен, чтобы с почестями лежать в том месте, которое еще вчера было освященной церковью. Он дал свое долгожданное согласие на то, чтобы королева готовилась к бегству через границу. Ее верный друг, граф Аксель фон Ферзен, собрал деньги на побег и уладил все детали; король, безусловно, джентльмен, а возможно, и не рогоносец, горячо благодарил его.59
Всему миру известна эта история: как король и королева, переодетые в костюмы месье и мадам Корф, с детьми и сопровождающими их лицами тайно покинули Тюильри в полночь 20–21 июня 1791 года и весь следующий день, в радости и страхе, скакали 150 миль до Варенна, недалеко от границы нынешней Бельгии (тогда Австрийских Нидерландов); как их остановили и арестовали крестьяне, вооруженные вилами и дубинами, во главе с Жан-Батистом Друэ, почтмейстером из Сте-Менехульда. Он послал в Собрание за инструкциями; вскоре Барнав и Петион пришли с ответом: Приведите пленников целыми и
