невредимыми обратно в Париж. Теперь это был трехдневный путь, неторопливо проделанный шестьюдесятью тысячами солдат Национальной гвардии. По дороге Барнав сидел в королевской карете напротив королевы; он был воспитан в уцелевшем рыцарстве Старого режима; он чувствовал очарование королевской красоты, попавшей в беду. Он гадал, какова будет судьба ее и детей, которых она охраняла. К тому времени, когда они добрались до Парижа, он стал ее рабом.

Благодаря его усилиям и другим осторожным соображениям Ассамблея отклонила требование санкюлотов о немедленном низложении. Кто мог сказать, что за анархией последует? Неужели буржуазная Ассамблея и вся собственность окажутся во власти бесправного парижского населения? Поэтому было объявлено, что король не бежал, а был похищен; ему нужно позволить сохранить голову, по крайней мере на время, и столько короны, сколько ему оставили новые законы. Радикальные лидеры протестовали; клубы и журналы призывали народ собраться на Марсовом поле; 17 июля 1791 года пришло пятьдесят тысяч человек, и шесть тысяч подписали требование об отречении короля от престола.6 °Cобрание приказало Лафайету и Национальной гвардии разогнать бунтовщиков; те отказались, и некоторые из них забросали гвардейцев камнями; разъяренные солдаты открыли огонь, убив пятьдесят мужчин и женщин; так закончилось всеобщее братство, которое было обещано здесь годом ранее. Марат, объявленный в розыск и преследуемый полицией, жил в промозглых подвалах и призывал к новой революции. Лафайет, популярность которого закончилась, вернулся на фронт и с нетерпением ждал возможности вырваться из нарастающего хаоса Франции.

Король, благодарный за отсрочку, отправился в покоренном состоянии в Ассамблею 13 сентября 1791 года и официально подписал свое согласие на новую конституцию. Вернувшись в опустевший дворец к королеве, он разрыдался и умолял ее простить его за то, что он привел ее от счастья в Вене к позору этого поражения и нарастающему ужасу этого заточения.

Когда этот месяц подходил к концу, Ассамблея готовилась завершить свои труды. Возможно, депутаты устали и почувствовали, что сделали достаточно для целой жизни. И действительно, с их точки зрения, они добились многого. Они руководили крушением феодальной системы, отменили наследственные привилегии, избавили народ от монархического абсолютизма и праздной, высокомерной аристократии, установили равенство перед законом и покончили с тюремным заключением без суда и следствия. Они реорганизовали местное и провинциальное управление. Они наказали некогда независимую и цензурную церковь, конфисковав ее богатства и провозгласив свободу вероисповедания и мысли; они отомстили Жану Каласу и Вольтеру. Они с удовольствием наблюдали за эмиграцией реакционных дворян и поставили высший средний класс под контроль государства. Эти изменения они воплотили в конституции, на которую получили согласие короля и подавляющего большинства населения, как на обещание национального единства и мира.

Национальное и Учредительное собрание завершило свой отчет, организовав выборы в Законодательное собрание, чтобы преобразовать конституцию в конкретные законы и обсудить проблемы будущего. Робеспьер, надеясь, что новое голосование приведет к власти более представительный состав, убедил своих коллег-депутатов лишить себя права быть избранными в новое законодательное собрание. Затем, 30 сентября 1791 года, состоялось «самое памятное из всех политических собраний»61 объявило о своем роспуске.

ГЛАВА III. Законодательное собрание с 1 октября 1791 года по 20 сентября 1792 года

I. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА ДРАМЫ

Выборы на второй революционный съезд проходили под пристальным наблюдением журналистов и мощным контролем клубов. Поскольку цензура в прессе почти исчезла, журналисты приобрели новое влияние на государственную политику. Бриссо, Лустало, Марат, Десмулен, Фрерон, Лаклос — каждый из них имел периодическое издание для своей трибуны. Только в Париже в 1790 году выходило 133 журнала, а в провинциях — сотни. Почти все они придерживались радикальной линии. Мирабо сказал королю, что если он хочет сохранить свой трон или голову, то должен купить несколько популярных журналистов. «Старое дворянство, — говорил Наполеон, — выжило бы, если бы знало достаточно, чтобы стать хозяином печатных материалов….. Появление пушки убило феодальную систему; чернила убьют современную систему».1

Клубы были почти так же эффективны, как и журналы. Бретонский клуб, последовав за королем и Ассамблеей в Париж, переименовал себя в Общество друзей конституции и арендовал в качестве места для собраний трапезную бывшего якобинского монастыря недалеко от Тюильри; позже он расширился до библиотеки и даже капеллы.2 Якобинцы, как их стала называть история, поначалу были сплошь депутатами, но вскоре они обогатили свой состав, приняв в него людей, выдающихся в науке, литературе, политике или бизнесе; здесь бывшие депутаты, такие как Робеспьер, самоустранившийся из нового собрания, обрели еще одну точку опоры для власти. Взносы были высокими, и до 1793 года большинство членов были представителями среднего класса.3

Влияние якобинцев усилилось благодаря организации дочерних клубов во многих коммунах Франции и их общему признанию ведущей роли родительского клуба в доктрине и стратегии. В 1794 году насчитывалось около 6800 якобинских клубов, в которых состояло полмиллиона членов.4 Они составляли организованное меньшинство в неорганизованной массе. Когда их политика поддерживалась журналами, их влияние уступало только влиянию коммун, которые через свои муниципальные советы и учредительные секции контролировали местные полки Национальной гвардии. Когда все эти силы были в гармонии, Собрание должно было выполнять их приказы или столкнуться с непокорной галереей, а то и с вооруженным восстанием.

Англичанин, побывавший в Париже в 1791 году, сообщил, что «клубы в изобилии встречаются на каждой улице».5 Существовали литературные общества, спортивные ассоциации, масонские ложи, собрания рабочих. Находя якобинцев слишком дорогими и буржуазными, некоторые радикальные лидеры создали в 1790 году «Общество друзей человека и гражданина», которое парижане вскоре назвали Клубом кордельеров, потому что оно собиралось в бывшем монастыре монахов-кордельеров (францисканцев); это дало платформу Марату, Эберу, Десмулину и Дантону. Найдя якобинцев слишком радикальными, Лафайет, Бейли, Талейран, Лавуазье, Андре и Мари-Жозеф де Шенье, Дю Пон де Немур образовали «Общество 1789 года», которое в 1790 году начало проводить регулярные собрания в Пале-Рояле, чтобы поддержать колеблющуюся монархию. Другая монархическая группа, возглавляемая Антуаном Барнавом и Александром де Ламетом, сформировала клуб, недолго известный в истории как «Фельяны», по названию их собрания в монастыре монахов-цистерцианцев. Признаком стремительной секуляризации парижской жизни стало то, что несколько заброшенных монастырей стали центрами политической агитации.