И внутренне с ним согласился, потому что справа находилось нечто совершенно невозможное.

В полусотне шагов от излучины лёд на реке обрывался – ровно, как гигантским ножом срезанный. Точно так же обрывалась и линия снега, обнажая бледную прошлогоднюю траву, которой была укрыта полоса земли шириной не более сажени.

За ней начиналась пустыня.

Пепельно-серые дюны – точно такие же, как в Разрыве, только поменьше. Обломанные, скрюченные остовы деревьев. Редкие россыпи валунов. Почти доверху занесённое песком русло реки.

И чёрные, зубчатые руины домов вдали.

«Полтораста квадратных вёрст, – вспомнил Кат. – А эти развалины, видимо – село Вершки. Да, дерьмовое дело».

– Вы утром рассказывали, – сказал Петер хрипло. – Это то, с чем вас просят справиться? Разрыв, который прорвался в… ваш обычный мир?

Кат не ответил. Он смотрел в небо над пустыней. Там мог бы оказаться небосвод Разрыва, голубой по краям и раскалённо-белый в зените. Могли бы нависать слоистые, привычные для Китежа облака, полные дождя, или снега, или чего-то среднего, ледяного и мокрого одновременно. Кат не удивился бы даже, обнаружив там яркую тропическую синь, какую он видел во многих мирах, где обитали люди, привычные к жаре и фруктам – и готовые задёшево продать эти самые фрукты пришедшему с другого света курьеру.

Но над иссушенной землёй реяли багровые комковатые сгустки – тучи не тучи, дым не дым, а непонятно что. Будто в полную воды чашку плеснули бычьей крови, и кровавые слои, не спеша перемешиваться с водой, плыли, клубились, распускались. Над границей между пустыней и снежной равниной багровое месиво словно бы утыкалось в незримый барьер, где, шевелясь, как живые, собирались тёмные бахромчатые ленты.

И этот барьер двигался вперёд – еле заметно, но неуклонно. Вместе с ним перемещалась и граница на земле. Снег подтаивал, в мокрую траву обваливались ноздреватые комья.

– Сюда идёт, – прошептал Петер. – Сударь Демьян… Видите?

Кат кивнул. Велел:

– Здесь постой.

Неторопливо, выбирая, куда поставить ногу, он пошёл к разделу между снегом и песком. Тут и там виднелись странные округлые ямы. Проходя мимо такой, Кат заглянул внутрь и нахмурился: внизу, наполовину утонув в вязкой чёрной жиже, догнивало тело какого-то небольшого животного. От ямы ощутило фонило сырой магией.

Приблизившись к полосе оттаявшей травы, он осторожно протянул вперёд руку. Из области Разрыва не шло тепло, рядом с границей стоял такой же морозец, какой ощущался на отдалении, у речной излучины. «Интересно, с той стороны тоже холод не чувствуется?» – подумал Кат.

И, сделав три шага по траве, ступил на песок.

«Ого!»

Жар навалился со всех сторон, сдавил, вышиб дух. Кат с трудом подавил желание вернуться. Наоборот, заставил себя идти дальше и осматриваться – здесь было на что посмотреть.

Небо цвета воспалённой плоти нависало над головой, готовое вот-вот упасть на землю. Обгоревшие скелеты деревьев перемежались каменными осыпями. Кое-где проглядывали необычные кусты песчаного винограда: из собранных в пучки листьев торчали саженные колючие стебли. На вершинах росли соцветия, похожие на уродливые головы. Кат мог бы поклясться, что они следят за ним – незаметно, медленно поворачиваясь вслед – но предпочёл не проверять.

Вскоре он вышел к руинам. В развалинах угадывался дом с пристройкой и пара сараев. Между обвалившимися стенами лежал волнистый песок. Печная труба торчала из дюны, как обелиск в память о тех, кто жил здесь совсем недавно.

Кат обошёл руины кругом. Потрогал обугленные кирпичи, и они вывалились из кладки от его прикосновения. Треснул под ботинком лошадиный череп – гладкий, без единого клочка плоти. «Всего неделя, как здесь пустыня, – подумал Кат. – А кажется, что полвека прошло. И отчего всё горелое? От солнца, что ли, пожар занялся? Так ведь нет солнца». Впрочем, это был Разрыв. В Разрыве не действовали физика и логика. Верней, действовали, но на свой, враждебный манер. Похоже, здесь даже время текло по-особенному…

Время?

Издалека послышался голос Петера – беспокойный, зовущий. Спохватившись, Кат сдвинул рукав над духомером.

Камень почти не светился. Лишь в самой сердцевине теплился слабый огонёк.

– Пежь меня ёж, – выдохнул Кат. Развернувшись на каблуках, он побежал обратно, туда, где мельтешила у самой границы с пустыней крошечная мальчишеская фигурка. Петер, похоже, тревожился всерьёз: делал знаки руками, даже подпрыгивал на месте от беспокойства.

Кат бежал. Песок хватал за пятки, ветер упирался в грудь. Подкатывала тошнота, в пальцах кололись невидимые иголки – то были привычные, до омерзения знакомые признаки подступающего голода. Голода, который нельзя утолить едой. Пустыня жадно пила пневму Ката и, судя по духомеру, ей оставалось выпить совсем немного. Ну, а потом…

Он вспомнил лошадиный череп, сплюнул всухую и наддал ходу. Снежное поле манило обманчивой близостью, но странным образом оставалось всё таким же далёким, и Петер на его краю не спешил расти, а только махал над головой карликовыми ручками. Кат шумно дышал, выталкивал на выдохах матерные слова, подгонял себя. Старался не думать о том, хватит ли оставшейся пневмы.

Один раз отвлёкся: глянул на реку. Увидел срез ледяной корки, огромную массу воды, застывшую чёрной стеной. Всё это – по ту сторону границы, а по эту – высохшее, забитое песком русло. Заворожённый небывалым зрелищем, он пропустил куст песчаного винограда. Едва-едва отскочил от проворного щупальца, отмахнулся от другого, хищного, длинного…

И тут же – каким-то непостижимым чудом – вылетел на вожделенную полосу травы.

Поскользнулся, выровнялся. Разбрызгал ботинками губчатый снег. Рухнул на колени, завалился набок. Перекатился без сил на спину.