Ветер окреп, сбросил на лицо прядь волос. Кат убрал волосы пятернёй. Открыл глаза.

Пневма указала ему путь точно в распадок между дюнами, где рос одинокий куст песчаного винограда.

– Неудачно, – пробормотал Кат и добавил в голос, так, чтобы услышал Петер: – Пойдём.

Он спустился с дюны и зашагал к распадку. Куст учуял его приближение: щупальце выпросталось на два аршина, заюлило кругом в поисках добычи. Кат, оставляя глубокие следы на пологом склоне, взял левее. Петер шёл по пятам, хватал воздух открытым ртом.

Проходя мимо куста, Кат нагнулся, зачерпнул горсть песка и швырнул его в розетку блестящих остроконечных листьев. Послышался чавкающий звук. Щупальце, извиваясь раненой змеёй, втянулось и пропало.

Пневма по-прежнему звала вперёд, туда, куда смотрели короткие тени от верхушек дюн.

Когда куст остался позади, Петер спросил:

– А с этим… С телом вы ничего больше не будете делать?

– Нет, – ответил Кат.

– Почему? Оно исчезнет?

Кат пожал плечами.

Петер расстегнул пуговицы на куртке.

– Его занесёт песком, да?

Кат заприметил впереди ещё один куст песчаного винограда и сделал три хороших шага в сторону, чтобы обойти его подальше.

– Может, и занесёт.

– То есть, если прийти сюда завтра, тела уже не станет? – Петер стащил куртку и перекинул её через руку, оставшись в рубашке: ни дать ни взять модник с Большого проспекта (бывшего проспекта Основателя).

Кат покосился на небо. Солнце жарило всё сильнее.

– Ни завтра, ни когда ещё ты сюда больше не попадешь, – сказал он. – Каждый раз оказываешься в новом месте.

– А-а, – Петер покрутил шеей. – Ну, а если подождать? Скажем, остаться тут до вечера?

– Сдохнешь, – отрезал Кат.

– А-а, – снова протянул Петер.

Немного погодя он спросил негромко:

– Вы всегда их здесь хороните? Каждого, кого она…

Кат остановился, как вкопанный. Сила, тянувшая его за собой в неизвестность, исчезла. Он был в точке перехода – невидимой, неотличимой от всего остального. В точке, которую можно найти, только прислушиваясь к собственной пневме.

Если ты, конечно, мироходец.

– Так, – сказал он. – Встань рядом, поближе. Будем выходить.

Петер повиновался. Кат вынул из-за пазухи камушек с дырой, который носил, не снимая, на прочном шнурке. Это был кусок гранита, отколотый от фундамента его дома и обточенный наждаком. Кат взвесил камушек в ладони; поколебавшись, спрятал обратно. Ещё раз бросил взгляд на духомер, светившийся ровным неживым светом.

Петер обмахивался полой куртки. Пот прочертил пыльные дорожки на его лбу, на щеках, на шее.

Наконец, Кат решился.

– Надо бы наведаться кое-куда, – сказал он.

В кармане плаща ждал своего часа ивовый прутик, подаренный градоначальником после встречи в ратуше – кусок обычной ветки, длиной три вершка, с обломанным расщеплённым концом.

Кат показал Петеру прутик.

– Якорь, – сказал он. – Это чтобы вернуться на наш свет.

– Он с Китежа, да? – Петер взмахнул пушистыми ресницами.

– Да, – сказал Кат. – Хватайся за руку. Обратный переход сложнее. Нужна кровь. Моя.

Он зажал в кулаке градоначальников подарок, подождал, пока Петер уцепится за предплечье, и достал из-за отворота плаща булавку.

Уколол палец.

Выдавил розовато-белую каплю крови на прутик и закрыл глаза.

– А мне что делать? – начал было Петер. – Ой!

Пустынный жар отступил. Кожу на лице обдало морозным ветерком. Под ногами захрустел снег.

– Ой, – повторил Петер. – Уже вернулись.

Кат открыл глаза и снял очки.

– Тактильный контакт, – сказал он, пристраивая булавку обратно под лацкан. – Пока ты со мной, больше ничего не надо делать.

– Ладно, – Петер поёжился от холода, натянул куртку и застегнулся до горла.

– Мироходец, – продолжал Кат, – способен взять в Разрыв всё, что может на себе унести. Но не живого человека. Живого – только другого мироходца.

– Понял, – Петер покивал. – А когда я… ну, сам буду?

– Потом. Когда-нибудь.

Петер вздохнул, удовлетворившись сказанным.

Кат огляделся.

Ивовый прутик сработал как надо.

Они стояли у речной излучины, на берегу, где ветром намело твёрдый слой наста. Из-под укрывавшего реку льда торчали бурые стебли засушенного на корню рогоза. Чуть дальше, слева от Ката и Петера, виднелась ивовая роща – сплетение голых веток и кривых стволов, откуда, наверное, и был родом прутик-якорь. Ещё дальше спала под снегом равнина, холмистая, белая, усеянная тёмными пятнами таких же рощиц и перерезанная оврагами. Над всем этим висело скучное, полное серых облаков небо.

В общем, если смотреть влево, это был обычный зимний пейзаж.

Справа…

– Ох, мама, – сказал Петер. Не на божественном языке сказал, по-своему, но Кат понял.