– Мало времени говорите? А если бы вы провели с каждым, скажем, недельку? Этого бы хватило?

– Вы к чему? Но вообще, недели, конечно, хватит, чтобы уловить всё самое основное в каждом человеке.

– У вас такая возможность будет! Не пугайтесь только, впереди еще больше. Этот дом. Этот дом совсем не мой, как вы могли подумать. Он ваш. Вы так травмировались, столько всего прожили. А этот дом стоял попусту. Я как староста станицы решил немного отреставрировать его и отдать на время вашего пребывания здесь. Оно продолжится дольше, чем вы думали. Простите, но, во- первых, Алексей Дмитриевич сильно задерживается. Во-вторых, вы ещё не отошли от того, что произошло. А, в-третьих. В-третьих, вы узнаете сегодня за ужином. Могу лишь сказать, что наша деревушка находится намного дальше от вашей стартовой точки. Вряд ли в ближайшее время она станет ближе. У вас сейчас много вопросов, но советую придержать их, пойти обратно к Богдану Алексеевичу и записать все в свой дневник.

– Не понимаю вообще ни одного слова из того, что вы говорите. Какая неделя? Какой дом? Но я лучше сам пешком пойду отсюда. Я и так уже напуган по полной, просто до тряски. А от вас ещё страшнее. Что мне помешает просто пойти по дороге? Я же приду куда-нибудь, вы же не другая цивилизация, за миллион километров от других не живете. Найду просто в другом месте тех, кто отвезёт меня. Вы меня простите, но мне тут уже страшно, – дрожа от страха сказал я.

– Извините меня пожалуйста, Василе. Василе, я не стремлюсь вас устрашить или напугать. Всё что делается, всё делается для вашего блага. Вы можете, конечно, прямо сейчас попытаться пойти по дороге отсюда. Может, так даже будет ближе до Богдана Алексеевича. Но предупреждаю – ещё сильнее не пугайтесь, всё хорошо. Клянусь своей жизнью, здесь никто и ничто не принесёт вам вреда. Но правда, лучше вам будет задать все вопросы до обеда. Прогуляйтесь! У меня, между прочим, тоже много вопросов, но я тоже потерплю. Вы ещё раз простите меня, но вам лучше сейчас правда пройтись. Да и я пойду.

Ий похлопал мне по плечу, мне стало противно, и я правда захотел сам выйти. Но дальше меня ждал Клондайк панических атак. Я даже не буду описывать, как мы вышли из дома, и как немыслимое до этого момента наитие повело меня по ровнейшей дороге из асфальта на выезд из станицы. Что ж. Я шёл где-то час, погруженный в свои мысли. Думал преимущественно о том, что буду говорить первым встречным сельчанам. О том, как буду падать им в ноги и просить увезти куда-нибудь подальше. Но мои мысли прервала закончившаяся неожиданно дорога. Впереди был даже не просёлочный путь, а настоящая лесная тропинка. Уже это меня напугало. Там даже машина не проедет, о чём речь? Может я пропустил какой-то поворот? На это мне уже плевать. Я прошёл вперёд буквально метров двести и увидел его. Я увидел обрыв и оборванный верёвочный мост. Внизу была река. Справа в метрах четырехстах был виден дом Богдана Алексеевича, а ещё дальше та самая ровная дорога. Я побежал обратно, но лесная тропа оборвалась перед большим густым лесом. И тут в меня, как тысяча ножей, ударило всё забытое. Этот детский лагерь, эти сумасшедшие сектанты, мой побег. Что с моей жизнью не так? Почему ситуация такая идиотская? Почему такое не происходит с теми, кто правда этого хочет? Я дошёл до дома Богдана Алексеевича абсолютно бледный. Мария Семеновна охнула, побежала на кухню и принесла какие-то таблетки. Я жестом отказался от них и поднялся наверх. В зеркале на меня смотрела бледная не похожая на человека тень. От обеда тоже отказался. Я устал, меня всё достало. Если это какая-то неведомая потусторонняя дичь, то пусть только попробуют. Никаких манер приличия перед лицом опасности извне. А если я умер? Если умер на том мосту? Если это чистилище, то дело ещё страннее. Почему бы сразу всё не сказать? Зачем мне писать всё это? Как мне ответила тогда мама? Боль, вроде, чувствую. Усталость и голод – тоже. Не сильно похоже это на чистилище. Но ведь я и не видел ни одного за всю жизнь. Всё ближе и ближе ужин. Сил уже нет. Лучше морально подготовлюсь к тому, что может и не может произойти.

День 2

Опять не знаю с чего начать. С одной стороны, если этот дневник кто-нибудь когда-то обнаружит, намного удобнее для понимания будет хронологический стиль изложения, но как тогда понять всю глубину того, что я чувствую? Почему я вообще об этом рассуждаю. Поначалу всё было нормально. Я держался стойко и бойко. Первым, сильно раньше других, пришёл мальчик. Один. Без родителей. Он быстро представился мне. Его поломанный подростковый голос пробубнел: «Лёник», затем он как-то очень забавно поклонился и скрылся на кухне. Видимо, это была подмога для подготовки к ужину. Очень мило. Потом пришел Джотто Иванович. Он тоже покинул меня под предлогом помощи на кухне. Что у них там было? Хряк на вертеле? Затем пришел Никита Соломонович. Он снова быстро осмотрел меня и ушёл в дальнюю комнату «перекинуться парой слов с хозяином дома». Создавалось ощущение, что все избегали меня, но длилось оно совсем недолго. Но ведь мир не может крутиться вокруг одного объекта, у других людей тоже есть, чем заняться. Потом пришла она и лучше бы у нее были другие дела. Художница из дома возле озера.

– И всё-таки. Как тебя зовут? – спросил я.

– А как ты называл меня у себя в голове и в своём дневнике? – поинтересовалась она.

– В каком дневнике?

– Богдан Алексеевич рассказал, что дал тебе дневник, и ты старательно его заполняешь. Я уже приходила сегодня, ты как раз был занят своими заметками. Ты чего так побледнел?

Я застеснялся.

– Я назвал тебя «Художница у озера», а потом просто писал «Она». В голове ты у меня тоже «Она», – честно ответил я.

– Знаешь, а мне нравится. Называй меня «Она» с ударением на «О». Пусть это будет наша игра. Знаешь, как будто кто-то зовет Йоку Ону с небольшим краснодарским акцентом, – сказала Она.

– Мне кажется, это слишком странно. Как будто какое-то издевательство. Звучит так, как будто меня пятиклассник просит его называть его «Волк», – пренебрежительно ответил я.

– Нет, всё совсем не так. Это такая игра. Игра, которая поможет тебе расслабиться, а мне