Один хрен, кроме Ленки некому.

Я так думал.

— Сижу, — сказал мальчишка и ногой дёрнул.

Светленький. Волосы отросли, завиваются колечками. Нос конопатый. Глаза яркие, голубые. Славный мальчонка… коленки вот содраны.

— Это где ты так? — интересуюсь.

А ещё понимаю, что такие мелкие дети не могут находиться где-то сами по себе.

— А… это упал, с велика, — Тимоха потёр коленку. — Мне Колька дал прокатиться. Но у него большой. Тяжело.

Он вздохнул. И тут же добавил.

— Но классно! Мама сказала, что если папа алименты заплатит, то она и мне велик купит. По размеру.

— А он не платит?

Тимоха пожал плечами и ответил:

— Теперь обещался, если я тут посижу.

— Зачем?

— Ну… папка сказал, что ты — ещё тот старый упырь…

Вот за что люблю детей, так это за их искренность.

— Но я прикольный и могу понравится. А ты вправду упырь?

— А что, похож?

— Ну… так-то… я кино смотрел одно. Там такой же в гробу лежал. Страшный.

Смеяться, когда сил нет, тяжело. Но папаня его прав, Тимоха действительно прикольный. И нравится мне.

— А у тебя клыки есть? — поинтересовался он серьёзно.

— Как у всех…

Я бы оскалился. Зубы у меня красивые. Отличного качества импланты. В Швейцарии ставил. Да… испугать пацана не хотелось.

— Тогда не упырь… мама сказала, что ты просто болеешь. И скоро умрёшь. И что папа зря на что-то надеется.

Умная мама.

— Что папе раньше надо было суетиться…

Тимоха ковырнул тёмную корку спёкшейся крови.

— Не раздирай.

Тимоха вздохнул.

— А папа твой где?

— Ушёл.

— Куда?

— Не знаю.

— А мама?

— На работе.

— То есть, ты тут один?

Такое даже в моей голове не укладывалось.

— Ага… папа сказал, чтоб я посидел. Ну и поговорил. Стакан воды принёс. Я принёс, — Тимоха указал на одноразовый стаканчик с водой, который он примостил на тумбочке. — Только я пил чутка. Очень хотелось.

— И давно сидишь?

— Не знаю… но я тихо!

— Верю. Выгляни… там дядька стоять должен. В костюме.

— Охрана?

— Да. Скажи, чтоб зашёл. Есть хочешь?

— Ага, — не стал отказываться Тимоха. — Папка обещал, что потом в парк пойдём. И он мне мороженое купит. И ещё «Лего».

Тимоха сполз со стула и, чуть прихрамывая, отправился выполнять поручение. Судя по тому, что отсутствовал он прилично, дядя в костюме за дверью не стоял.

Совсем страх потеряли.

И охранник что-то такое понял по взгляду.

— Прошу прощения, Савелий Иванович. Отлучился. Больше не повторится.

Ну да, а я взял и поверил. Уволил бы… но теперь почему-то лень. Потому говорю:

— Организуй тут обед… Тимоха, что ты ешь?

— Всё, — уверенно заявил Тимоха. И подумав, добавил: — Кроме кабачков. Кабачки не люблю. И перцы тоже. Особенно тушеные.

— Кто их любит… — согласился я. — Тушеные перцы — редкостная мерзость… и десерт чтоб обязательно. В общем, сам подумай, чем детей кормят.

Больничка дорогая.

Тут и кафе имеется, и из ресторана доставку организовать можно.

— Круто, — сказал Тимоха, когда охранник ушёл. — Папа сказал, что у вас денег — куры не клюют. И что это нечестно, что вы помрёте, а деньги из семьи уйдут. А ещё, что у вас с дедом моим война, но я-то ребёнок, меня жалеть надо… и всё такое.

Ребёнок.

Я и забыл, что порой дети слышат и понимают куда больше, чем взрослые.

И взгляд у Тимохи грустный.

Ничего.

Разберёмся.

Если времени хватит.

За Тимохой пришли через полтора часа. Что сказать… Викуся в молодости выглядел куда попроще. Этот, конечно, папенькина копия, за что мне вдруг стало несказанно обидно, будто братец украл у меня не только семью и счастливое детство, но что-то ещё, очень важное, отсутствие чего я лишь начал осознавать.

Захотелось вдруг, чтоб у меня тоже сын был, на меня похожий.

Как этот вот на Викусю.

Рожа, правда, покруглее и понаглее. Сам улыбается, а в глазах такое вот… характерное выражение, уверенность, что он-де самый умный, самый ловкий.

— Доброго дня, Савелий Иванович, — и говорит-то бодренько, радость от встречи изображая. — Не надоел вам тут Тимошка?

Тимоху по макушке гладит, играя доброго папочку.

— Шлялся где? — интересуюсь.

— Простите?

— Ты чем думал, придурок? Привести ребёнка в больничку и бросить на пару часов.

— Я… у меня дела были…

Ага. Были. Даже знаю, какие… вон, духами от него тянет, слабенько, но в стерильном воздухе палаты запах этот чёткий. И след от помады на шее так и не достёр. Помады ныне особо стойкие пошли. Хрен избавишься.

— Дела у него… — на меня накатывает усталость. — Вали отсюда, отец года… и обещание выполни. Проверю…

Он вспыхивает. И хочет что-то ответить, только под взглядом охранника, которому и пришлось развлекать Тимоху, сдувается быстро.

— Пока, — Тимоха машет рукой. — Не умирай ещё. Ты смешной.

— Ты тоже… заглядывай, если будет время.

И по глазам его папеньки вижу, что заглянет. Не раз и не два…

Скотина.

А там мне холодно. И мутит. Тошнота подкатывает к горлу, упирается в стиснутые зубы и отступает, оставив характерный кислый вкус во рту.

Холод же пробивается