Что же так не везёт-то, а? Немного же совсем не дошли! Судя по словам Степана, не более версты до сельца оставалось! Там бы, глядишь, и отбились!

Очень хотелось броситься вслед за Настёной к реке. Если и был шанс спастись, то только там. В воду вслед за беглецами степняки не сунутся. И из лука вслед стрелять, вряд ли будут. Смысла просто нет. Ну, утону я, и дальше что? Навару никакого, а стрела ещё пригодиться может. Пока в родные степи не вернёшься, запасы не пополнишь!

Вот только как-то не привык я женщин в беде бросать, да за их спинами прятаться. Не так меня в той, прошлой жизни воспитывали. Так что даже если бы и спасся, потом всю жизнь как оплёванный ходил. Да и поздно уже. Татары, заметив путников, тут же взяли в галоп, резко сокращая дистанцию. Четверо окружили нас со Степаном, пятый, обогнув, поскакал вслед за Настей, раскручивая аркан над головой.

— Вот и всё, брат Фёдор, — закрутился старик, отмахиваясь кистенём от наседающих всадников. — Смертушка моя пришла. Сейчас не срубят, так потом горло перережут. Им старики в полон не нужны. Помолись за меня, коли в живых будешь.

Я не ответил, резко отпрянув в сторону. Петля хлёстко ударила по плечу, не достигнув цели. Тут же бросаюсь вперёд, в надежде добраться до ближайшего врага, но тот ловко кинул коня в бок, уходя с траектории.

Степняки засмеялись, весело комментируя мою попытку.

Играют, суки! Весело им, тварям! Эх! Хоть бы одного достать перед смертью!

Об том, чтобы сдаться, я даже не помышлял. Знаем, наслышаны! Что может быть хуже участи раба? Когда ты превращаешься из человека в живую вещь? Твои желания, чувства, надежды с этой минуты ничего не значат. Скажут козликом заблеять, и заблеешь, никуда не денешься! Методы принуждения тут веками отработаны.

Отчаянно закричала за спиной Настя.

— Настёна! — крутанулся было за моей спиной Степан и осёкся, с громким стоном заваливаясь на землю. Нависший над ним степняк весело оскалился, крутя в руках окровавленную саблю.

— Ах ты ж, сволота!

В глазах потемнело от накатившей ярости и я, не раздумывая, метнул в его сторону нож. Резко, одной кистью, почти без замаха. Лошадь, всхрапнув, прянула в сторону, унося схватившегося за горло степняка. А я уже падаю рядом со Степаном, вновь уходя от брошенного аркана, вырываю из скребущей траву руки кистень, распрямляюсь и успеваю заметить натянутый лук в руках одного из врагов. Резкий удар в грудь буквально вышиб дух, сзади кто-то навалился, опрокидывая на землю и, в следующий миг, я потерял сознание.

* * *

Отчаянный, полный животной боли крик немилосердно стеганут по ушам, прорвавшись сквозь липкую пелену беспамятства. А следом вернулась боль, окончательно заставив прийти в себя.

Я с трудом разлепил запорошенные песком веки, с силой выдавил на подбородок густой красноватый комок слизи и дёрнулся, попытавшись смахнуть это безобразие с лица.

Осуществить данную задумку у меня не вышло; связанные за спиной руки помешали. А вот боль, с готовностью откликнувшись на резкое движение, значительно усилилась.

Не выдержав, я громко застонал. Надо мной тут же склонилась Настя, заботливо обтерев лицо какой-то тканью.

— Кажись, послушник очнулся, — рядом с девочкой появился мужик, тряся всклокоченной рыжеватой бородкой. — Как ты? Я уж думал, не очнёшься.

— Воды, — прохрипел я в ответ сквозь стиснутые зубы. В этот момент невидимый мной мученик взвыл как-то по-особенному, умудрившись вложить в голос столько муки, что я на миг даже о собственной боли забыл. — Кто же там кричит-то так, а?

— Неоткуда здесь воде взяться, — безрадостно вздохнул рыжебородый. Настя энергично закивала, подтверждая, что мужик не врёт. — Не до нас покуда басурманам. Вот струг купеческий дограбят, тогда перед дорогой, может, и напоят. Кого водой, а кого и собственной кровушкой. А кричит купчина заезжий. Ногаи его насчёт схоронки пытают, что в струге запрятана. А после, глядишь, и наш черёд настанет.

— Я хотела у них попросить, дядечка, да только прогнали они меня, — высунулась вперёд Настя. Личико осунувшееся, опухшее от слёз, но держится, не истерит понапрасну. А что я хотел? Времена на дворе жестокие, народ тут сызмальства ко всему привычный. Боюсь, что и мне настала пора привыкать.

— Не мели, чего не знаешь, Силантий, — подсел ко мне с другой стороны парень чуть старше двадцати лет. Под глазом лилово багровел синяк, губа у самого края рассечена, рубаха, надорванная у ворота, но смотрит дерзко, с лёгким вызовом в серых глазах. — Ногаям нас голодом или жаждой морить не с руки. Впереди нелёгкий путь через степь предстоит. Да ещё с поспешанием! И так, к концу пути, половина полоняников своими костьми землю устелет. А если не напоить…. Хотя, — мотнул он стриженной головой, — в этот раз мы для степняков добыча не главная. Могут и глотки всем перерезать, если воевода самарский прижимать начнёт. Им главное товар, что со струга купеческого сняли, уберечь. За ним и шли.

Вопль купца пресёкся, словно захлебнувшись собственным криком, и перешёл в невнятный хрип: страшный, шипящий, с надрывом.

— Кончится скоро торговый гость, Илья Степанович Руковишников. Отмучится, — тяжело вздохнул парень. — И не перекрестишься даже. Ты бы помолился за него, брат послушник. Хоть постриг ещё не принял, а всё же человек божий.

— Так отдал бы им он эту захоронку, — с трудом выдавил я и попытался хоть как-то приподняться. — Стоит ли его добро того, чтобы муку такую принимать?

— Так нет никакой захоронки, — пожали плечами в ответ. — Он может, и рад бы отдать, да нечего.

— Эва как, — судя по шуму за спиной, к нам подполз ещё кто-то. — А ты откуда знаешь?

— Так я при том струге в охране воинской был, — охотно начал объяснять мой сосед. — Меня Илейкой кличут. Казак я с Терека. Мы с хлопцами в Астрахань заглянули, расторговаться товаром, что с похода взяли, так там нас Руковишников в охрану и подрядил на свою голову. Он с самой Персии вертался, товар знатный вёз. Вот его опаска и взяла.

— А почему на свою голову? — поинтересовался Силантий.

— Да с нами Арипка был. Ногай беглый, что пару лет назад на Терек от своего мурзы сбежал. Вот он, пёс продажный, о богатом товаре ногаям