Господу; лучше возбуждайте их, дабы сделались мне гробом, и ничего не оставили бы от тела моего в тягость погребателям. О, если бы я усладился зверями в Риме; ныне только начинаю быть учеником Христовым, когда одного Его желаю: огнь, мечь, крест, муки, зверей, все приготовьте, да получу Христа».

Такою любовью горел к Нему Игнатий, еще на земле созерцая небесное блаженство, и сподобился желанной смерти. Тщетно христиане Римские хотели спасти его; он только помолился с ними о прекращении гонений и поспешил в амфитеатр. Там растерзали его лютые звери, почти без остатков; не много костей собрано было в плащаницу, для утешения Антиохийской Церкви; ночью явился плачущим священномученик, молящийся о их спасении, и слезы иссякли.

106-й от Рождества Христова

Гонение облегчилось, когда правитель Вифинии Плиний, видя множество христиан сей области, обращенной проповедью Апостола Петра, и твердость, с какою они умирали за веру, сам ходатайствовал за них в письме к императору. Он представил Траяну неодолимую твердость их исповедания, во всяком возрасте и поле, и требовал разрешения, как поступать с ними, потому что не замечал в обвиняемых, пред его судилищем, никакого преступления, кроме упорства. «Все их заблуждение, — писал Плиний, — состоит в том, что в известный день недели собираются они до рассвета для пения гимнов в честь Христа Бога и для невинной трапезы, где дают обещание клятвенное не делать ничего дурного; число же христиан так велико, что ими наполнены города и села».

Император ответствовал, «что не должно отыскивать христиан, но казнить только тех, которые будучи обличены, окажут неповиновение; если же принесут жертву богам, могут получать прощение». Еще милостивее был указ преемника Траянова, по ходатайству другого проконсула Азии Серения, который представлял, как несправедливо проливать кровь христианскую для удовлетворения ярости черни. Кесарь Адриан, строго запрещая всякую клевету на христиан, велел испытывать на судилищах, виновны ли они по законам государственным, и наказывать их клеветников.

Но несмотря на то, продолжались по местам частные гонения: жертвами были, в разные времена, Публий епископ Афинский, преемник Дионисия Ареопагита и ученик Апостола Павла, Онисим, епископ Ефесский, побитый камнями в Риме, и славный своими мучениями Телесфор святитель Римский, и Герон, наследник Богоносца в Антиохии, и до двенадцати епископов в Иерусалиме, где сильнее действовала злоба Евреев, возбуждавшая язычников против христиан. Иерусалиму же предстояло новое разорение: опять возмутились Евреи, рассеянные в Александрии, Ливии и Киринеи; с чрезвычайным неистовством умертвили они там более 200 000 Греков и Римлян, и столько же на острове Кипре. Жестокая казнь постигла мятежников: войска Римские истребили их тысячами в Египте и Месопотамии, дабы предупредить восстание всей области. При Адриане, еще однажды и в последний раз, подняли оружие Иудеи, увлеченные ложным Мессиею, как о том предсказал им истинный. Некто Варкохева, именовавший себя сыном звезды, на память той, которая, по пророчеству Валаама, должна была воссиять от Иакова, привлек к себе веру сограждан. Они не могли равнодушно видеть, что Адриан, обновляя развалины Иерусалима, под названием Элии Капитолины, поставил капище Юпитеру на месте Соломонова храма. Подобно как в первую войну Римскую, замки, вертепы и распутия наполнились шайками разбойников, жестокость правителя Римского опять возбудила отчаяние народа. Варкохева без пощады истреблял язычников и христиан, чтобы принудить их к возмущению. Император должен был послать легионы Римские для укрощения неистовых Евреев, которых до 600 000 погибло от меча и огня посреди разорения пятидесяти замков и тысячи селений. Несметное число пленников опять распродано было на торжищах вселенной или обращено в рабство; Иудея стала пустынею, Иерусалим отдан был язычникам и сделался недоступным для прежних сынов своих; на вратах его поставлено было изваяние противного им животного, и однажды только в год дозволялось им приходить издали плакать в виду древней своей родины. Но и христиан, столько же ненавистных язычникам, хотел удалить Адриан от священного для них города; намереваясь истребить память тех мест, где страдал Спаситель, поставил он статую Венеры на Голгофе, Юпитера на вертепом гроба, насадил рощу Адонисову около пещеры Вифлеемской и тем самым, наоборот, сохранил местное о них предание. Не прерывался и ряд епископов Иерусалимских; после пятнадцатого из них, Иуды, который был последний происхождения Еврейского, Марк был избран уже из обращенных язычников.

То было самое цветущее время империи Римской, когда после ужасов Нерона и Домитиана отдыхала она в правление Траяна, Адриана и двух Антонинов, власть коих простиралась от океана до Евфрата, кругом всего поморья Средиземного; монархия кесарей почиталась единственной в известном тогда мире Римском. То была и блестящая эпоха философии Эллинской, которою гордились императоры, предпочитая даже звание философа сану первосвященника языческого, всегда неразлучному с их достоинством. Философия, основанная на преданиях человеческих и на естественных началах мира, не могла, однако же, смягчить права властителей и народа, которые жаждали крови в амфитеатре не менее зверей, боровшихся пред их очами с гладиаторами или христианами, и почитали рабов своих за бездушную вещь; не могла очистить она и нравственности частной и общественной там, где каждая страсть олицетворялась идолом, которому приносились жертвы, и где философы, почитавшие себя свыше всякого суеверия и предрассудка, жертвовали вместо идолов собственной страсти, кесарь Адриан, посвятивший себя во все таинства языческие, признанный философом в портиках Афинских, воздвигал кумиры, капища и целые города предмету постыдной любви своей, а сам он, как все его предшественники и преемники, боготворимый заживо, причислен был по смерти, указом сената, к сонму богов, покровителей Рима.

Такое безумие овладело миром, когда он по словам Апостола Павла, суетною своею мудростию не хотел уразуметь Бога в премудрости дел Его; одна только простая проповедь Христианства могла обратить людей к истинному богопознанию. Тщетно мудрецы языческие помимо ее искали этого познания, разделившись на множество сект и систем, противоречивых друг другу. Стоики предлагали страждущему человеку только холодный ум и неодолимую волю рока. Платоники в утонченных своих исследованиях искали идеи истинного и прекрасного, но находили только мечту и не достигали цели. Эпикурейцы тонули в наслаждениях чувственных, все покоряя животному началу. Скептики во всем сомневались. Эклектики, ничему вполне не доверяя, составили себе из чужих обломков странную систему. Одним словом, так называемое просвещение того века, ослепленного плотскою мудростию, страдало внутренним сознанием своей пустоты и недостатком веры, которая одна только может исцелить эту душевную болезнь делами любви и надеждою благ вечных.

На Западе — философы, с Востока же подымались другие противники христианства, иногда из собственных недр его, которые примешивали к чистому учению веры свои бредни или странные мифы Азии, древней их