нашей улице я повидала немало похорон, а на некоторых даже присутствовала. И я стала вспоминать чужие похороны, потому что ведь легче, когда умирают чужие люди. Я вспоминала, как, опустив головы и сцепив руки, женщины шли в сторону дома, где случилось горе, и уже возле самых ворот начинали громко причитать. Вдоль дороги парковались в ряд машины родственников и знакомых покойного, во дворе возводился шатёр и разжигался костёр, который нужно было поддерживать всю ночь. Из гостиной во двор выносились стулья. Усевшись полукругом вокруг огня, мужчины не переставая вели беседы. После ужина хор голосов затягивал грустную песнь, нежную и мелодичную. Это были всего лишь воспоминания, и всё же меня охватила паника. Сердце застучало, как молот, ноги стали тяжёлыми, как гири. Горячечный гул в голове нарастал, и все грустные образы вдруг… оказались реальностью сегодняшнего дня. На лужайке перед нашим домом я увидела зелёный шатёр. Стулья из гостиной перекочевали на улицу: усевшись тесным полукругом вокруг огня, о чём-то тихо переговаривались шестеро мужчин. Рядом лежала горка дров, чтобы хватило до утра. По двору ходили соседи, и отовсюду слышались женские причитания: Бо Ндате Чимука![50]

Дядюшка Бернард и дядюшка Чарльз направились к мужчинам, оставив меня одну. Меня охватила дрожь. Никто мне ничего не объяснил, но и так всё было ясно. В ушах снова зазвенело, закружилась голова. Какая-то женщина вышла ко мне, рыдая в голос. Все кругом рыдали, а мои глаза оставались сухими. Женщина взяла меня за руку и отвела в гостиную. Там в углу на матрасе сидела моя мама с серым от горя лицом и ввалившимися глазами. И тут я упала в её объятья и разрыдалась. А потом – чернота.

Когда я очнулась, голова моя покоилась на маминой груди. Она что-то говорила, но я чувствовала только вибрации, но не сам голос, потому что в ушах звенело. Мама пока не поняла, что я очнулась, и продолжала говорить. А я подняла глаза и начала пересчитывать её мукуле: раз, два, три, четыре, пять, шесть. Чёрный платок соскользнул с маминой головы, обвив шею.

– Мама? – произнесла я наконец. Горло саднило, и из него вырывался не голос, а жалкое кваканье. Мама молчала. – Где Тате?

– Баусо бахва, – ответила она наконец на тонга, в глазах её стояла неизбывная грусть. Мама ещё крепче сжала меня в своих объятьях. «Твой отец умер», – прочитала я по её губам. Гул в голове стал оглушающим.

– Нет! Где мой Тате? – закричала я, вырываясь. Мама тихо заплакала, прижав меня к себе так крепко, что я едва не задохнулась. Мама пахла туалетным мылом, и этот запах успокаивал. Перестав бороться, я снова заплакала, мир вокруг поплыл, и я погрузилась в глубокий сон без видений. Когда я проснулась, гул в голове стих.

– Чимука, ужин готов, – сказала мама. Мы поели ншиму, капенту и тушёную капусту. Народу в доме стало ещё больше. Пока все ужинали, плач и стенания прекратились, слышался лишь тихий гомон разговоров. Мне снова захотелось спать, но мама сказала, что у нас дома слишком тесно и мы с Али должны переночевать у Бо Шитали.

– А как же Куфе? – спросила я.

– Куфе я заберу к себе, – подала голос Бана Муленга.

Мама спросила, помню ли я дорогу. Я сказала, что помню.

Мама велела отправляться прямо сейчас и по пути не отвлекаться на игры. Али (оказывается, он всё это время был рядом) принёс тёплые носки и свитера, мы переоделись и ушли.

Эта прогулка отвлекла нас от грустных мыслей. Район Чилулу мы знали вдоль и поперёк и, конечно же, отвлеклись на игры, забыв про мамин наказ. Мы оглянуться не успели, как наступил вечер, в густой синеве неба порхали бабочками звёзды, облепляя цветок луны. Мы попали в незнакомый район, где было тихо, непривычно и жутковато. По памяти мы всё-таки нашли дом Бо Хамфри, прошли сквозь незапертые ворота. Ключ для нас был оставлен под ковриком: открыв входную дверь, мы устроились на матрасе в маленькой полупустой комнате.

Мне снилось, как Тате лежит в своей спальне, как сотрясаются от кашля пружины кровати, а потом он затихает. Он лежит неподвижно на спине, и его атакуют муравьи. Они ползут по его ногам, всё выше и выше… забираясь мне под юбку, мелко покусывая, вырывая из сна. Я заморгала в темноте, ничего не понимая. Чьи-то руки неуверенно ощупывали меня, продвигаясь вверх по ногам, забираясь под юбку, пытаясь добраться до внутренней стороны бёдер. Шумно втянув воздух, я затаила дыхание, и чужие руки тоже замерли. Я закрыла глаза, надеясь, что это сон, но реальность была неумолима. Я беспокойно зашевелилась. Руки снова замерли, а потом потянулись к резинке на моих белых трусиках, пытаясь стянуть их. Я закашляла, стараясь привлечь внимание Али, но он только громко всхрапнул и повернулся на другой бок. Я открыла глаза, стараясь привыкнуть к темноте и увидеть, кто это со мной творит такое. В темноте прорисовался силуэт мужчины. Его серые штаны призрачно белели в лунном свете, а ширинка была расстегнута подобно жадному зеву. Мужчина тяжело дышал. Отчего он так волновался? Был напуган? Я снова кашлянула, на этот раз громче. Вздрогнув, Али проснулся.

– Никани?[51] – спросил он.

Мужчина соскользнул с постели и двинулся к двери, потревожив ночной воздух. На окне колыхнулась занавеска, и я увидела, что это Бо Хамфри.

– Ты чего? Всё в порядке? – спросил Али. В полной тишине этот вопрос прозвучал как испуганный крик. Я молча кивнула, хотя Али, конечно же, не мог этого увидеть.

Бо Хамфри уже вышел за дверь и запер её на ключ.

Мы с Али не спали до самого утра, подбадривая друг друга всякими историями и делая вид, будто ничего особенного не произошло. На рассвете в замке заскрежетал ключ, дверь открылась, и на пороге показался Бо Хамфри. Он смотрел на нас и злобно лыбился. Мы молча вскочили и помчались домой к маме.

Следующие четыре дня прошли как в тумане. На нас с Али столько всего навалилось, что я старалась забыть про Бо Хамфри. К тому же детство брало своё, и нас манила улица. Нам надоело смотреть на воющих тёток, и мы убегали к друзьям, играли в свои незамысловатые игры, пока голод не гнал нас обратно домой. Приближался день похорон, и в нашем доме были установлены негласные правила: когда вечером соседи уходили, чертилась невидимая граница между мамиными и папиными родственниками. Четыре маминых родственника спали с нами в гостиной, а остальную часть