Кане сидел неподвижно и молчал.

– Молчи, молчи, Кане, не говори ни слова! Я нарушил самое святое, что есть на свете, я нарушил священные узы товарищества. А что такое товарищество, – разве не выше оно любви? Ты, конечно, скажешь мне, что отец и мать любят своего ребенка, а ребенок любит отца и мать. Но это не то, Кане – нет, не то! Любить может и зверь, но породниться душой может один только человек, – у зверя же нет души! Вот что я предал, предав тебя: я предал родство душ, а поскольку душа дарована нам богами, значит, я предал самих богов. Бывали и раньше предатели, но такого, как я, – не было такого предателя!.. О, убей меня, Кане, убей! Я не достоин жить на земле, – Кане услышал громкие рыдания Капуны.

– Перестань, – сказал Кане, по-прежнему не оборачиваясь. – Ты действительно становишься похожим на бабу.

– Так, так! Ругай меня, избей меня, я все приму с покорностью, я это заслужил! – вскричал Капуна, продолжая всхлипывать.

– Сказано тебе – перестань. Мне сейчас не до тебя, – угрюмо произнес Кане.

– Понимаю! О, как я тебя понимаю! – поспешно отозвался Капуна. – Но ведь с тем-то я к тебе и пришел: чтобы хоть как-то загладить свою вину, – а искупить ее невозможно, – я разузнал, где спрятана Парэ.

Кане оглянулся и впился в него взглядом.

– Ты разузнал, где спрятана Парэ? Ты шутишь?!

– О, Кане! Я, конечно, предатель и распоследний человек, но я люблю тебя и не стал бы шутить так жестоко, – отвечал Капуна с некоторой обидой в голосе.

– Так где же Парэ? Ну же, не тяни, говори скорее! – Кане вскочил и принялся трясти Капуну за плечи.

– Вот она, любовь, до чего доводит! Уж я-то знаю, – ох, как знаю! – сказал Капуна с глубокой печалью и прибавил: – Перестань меня трясти, Кане, я все тебе расскажу… Слушай же. Вчера я охотился на лесных птиц… Мауна еле-еле меня отпустила, да мне и самому не хотелось уходить от нее, но не могу же я безвылазно сидеть дома. В деревне и так надо мною уже смеются… Охотился я, стало быть, на лесных птиц. А их меньше и меньше остается, – ты, наверно, тоже это заметил. Раньше можно было за один день штук сто добыть, а старики говорят, что во времена их молодости и по триста и по четыреста штук добывали. Представляешь, сколько птицы тогда в лесах водилось? Нет, ныне уже не та охота, не та…

– Где Парэ?! – возопил Кане. – После об охоте, после! Где Парэ?

– Так я и рассказываю о ней, – удивленно возразил Капуна. – Пошел я, стало быть, на охоту; долго ходил по лесу, и все без толку. Хотел уже возвращаться домой, как вдруг вижу – между деревьев пробирается молодой жрец, помощник Баиры, а в руках у него котомка. Идет осторожно, озираясь по сторонам, явно не хочет, чтобы его заметили. Мне стало ужасно интересно, куда это он направляется; крадусь, значит, за ним, он меня не видит, и так мы поднимаемся постепенно в гору, к Священному озеру. Тут я едва от него не отстал: место запретное, жуткое, повсюду носятся духи. Я уже ощущал их присутствие за своей спиной, а один раз кто-то отчетливо сказал мне на ухо: «Берегись»… О, Кане, что я перенес! Если бы я пришел туда с дарами, и то страшно, а прийти в запретное место вот так запросто, без ничего – беда, просто беда!..

Друзья

– Ты скажешь, наконец, где Парэ? – Кане снова тряхнул его за плечи.

– Да я только об этом и говорю, а ты меня перебиваешь и перебиваешь, – возразил Капуна. – На чем я остановился?.. Ах, да, пришли мы в запретное место… Я решил, что жрец собирается совершить здесь какой-нибудь обряд и принес подношение для богов; мне стало стыдно, что я крался за ним. Гляжу, однако, жрец подходит к огромному дереву, в корнях которого проделан лаз, а закрыт этот лаз дверью. Жрец стукнул в дверь, положил свою котомку на землю, поклонился несколько раз, прошептал что-то, наверно, молитву, – и пошел обратно. А я затаился и жду; трясусь от страха, но жду: до смерти хочется узнать, кто же там живет, под корнями большого дерева. И вот открывается дверь, оттуда протягивается рука, и я на один миг вижу лицо… Кого бы ты думал? Да, ты угадал, – Парэ!

– Ты уверен, что это была она? – быстро спросил Кане, боясь поверить своему счастью.

– Я ее как тебя видел!

– Ты разговаривал с ней?

– Нет. Она даже не вышла из своего убежища: взяла котомку, оставленную жрецом, и тут же закрыла дверь. Я хотел спросить Парэ, что она здесь делает и почему прячется в пещере, но не решился. Конечно, все это неспроста, и если жрец ни словом не перекинулся с Парэ, то и мне нельзя. Кто знает, может быть, я вообще потерял бы дар речи, если бы попытался заговорить с Парэ, а то, еще хуже, превратился бы в какое-нибудь животное! Нет, Кане, да оградят нас боги от вмешательства в их дела, – Капуна поднял взор к небу и сложил руки на груди.

– По какому склону ты поднимался к Священному озеру? – Кане смотрел вдаль, туда, где возвышалась большая гора.

– По тому, который обращен к нам, – ответил Капуна и встревожился: – Уж не собираешься ли ты…

– А большое дерево, под корнями которого вырыта пещера, находится прямо на пути к Священному озеру? – продолжал вопрошать Кане.

– Да… Но я тебе не для того рассказал, чтобы ты…

– Спасибо тебе, друг! – Кане обнял его. – А сейчас иди к своей жене Мауне, и если в деревне будут спрашивать обо мне, скажи, что ушел Кане на охоту, будет не скоро…

И он помчался в чащу леса, по направлению к горе.

– Кане, Кане! – крикнул ему вслед Капуна, но тот даже не оглянулся. – Бедный Кане, – пробормотал Капуна. – Да, наш старейшина прав – добром это все не кончится.