Шрифт:
Закладка:
Испытуемые Тамино и Памина, как мужчина и женщина, вместе вступают в масонский орден Зарастро – в отличие от симпатяги Папагено, который во время испытания не смог держать язык за зубами. Папагено – один из типичных комических персонажей венского народного театра; их до сих пор можно увидеть на сцене в классическом театре кукол. В конце Папагено получает свою Гретель (Папагену), но в эксклюзивный клуб масонов не попадает.
Во время работы над оперой Моцарт часто посещал театр Касперля, где в то время роли исполняли не куклы, а живые актеры. Моцарт чувствовал душевное родство с Касперлем, как и Шиканедер, притом последнему – как актеру и комику – это особенно близко. Ева Гезине Баур («Эммануэль Шиканедер: человек для Моцарта», Emanuel Schikaneder. Der Mann für Mozart) по этому поводу пишет: «Как Касперль он (Моцарт) мог донести неудобные истины и допускать фривольные высказывания» о правителях, что говорит о том, что они понимали: простым людям смех дает выпустить накопившуюся ярость, и это – меньшее зло в сравнении с возможным взрывом этой ярости.
В современных постановках часто недооценивают гениальность сподвижника Моцарта, директора театра и масона Шиканедера. Если в музыке Моцарта нельзя изменить ни одной ноты, то либретто и инсценировку меняют, как товары в бакалейной лавке.
Меня совершенно сбила с толку постановка в Штутгарте, где партию Памины – в духе современной политкорректности – исполняла чернокожая певица. Партию ее «преследователя», черного слуги Моностатоса, пел белый мужчина. Чудак Моностатос (по-гречески «одиночка») влюбляется в Памину, но хочет не завоевать ее расположение, а взять принцессу силой (снова намек на Деметру, дочь которой похитил бог подземного царства Аид). Очень странно воспринималась знаменитая ария, где белый Моностатос (в оригинальной опере он должен быть мавром), по версии Штутгартской оперы, упрекает чернокожую Памину (по замыслу Шиканедера она белая) в том, что она находит его отвратительным, потому что он мавр.
Всякий здесь влюбиться может,
Вызвал ласку нежный взгляд.
Только бедный чернокожий
этим счастьем не богат.
Это «улучшение» обернулось неудачей. Помимо «Волшебной флейты», Моцарт сочинил много другой масонской музыки. До самой смерти он состоял в масонской ложе. Для своих братьев Моцарт написал «Масонскую траурную музыку» (Maurerische Trauermusik, KV 477) и кантату «Тебе, душа мира» (Dir, Seele des Weltalls, KV 429). Писатель Фридрих Хеград сказал 14 декабря 1784 года в приветственной речи по случаю вступления Моцарта в венскую ложу «К благодеянию»: «Вот и вы, брат мой! Избранный благосклонной природой, чтобы волшебной силой трогать сердца и вливать в наши души утешение и наслаждение!»
8. Чучело масона
То, как образ Моностатоса появился в «Волшебной флейте», достойно отдельного рассказа. Это одна из самых мрачных глав в истории европейского масонства. Одновременно она показывает, как может пойти не по плану то, что задумывалось как благо (если выбор белого актера на роль Моностатоса преследовал такую цель, то решение можно назвать просто гениальным).
Сегодня инклюзия считается чем-то само собой разумеющимся. В XVIII столетии среди самых прогрессивных просветителей в масонских ложах шли споры относительно того, распространяется ли желаемое равенство всех людей на тех, у кого другой цвет кожи. В конце концов заспиртованное тело чернокожего венского масона Анджело Солимана оказалось в кунсткамере.
В эпоху европейской колонизации венцы проявляли настолько неуемное любопытство ко всему иностранному, что привозили торговые корабли, например, из Африки. В 1777 году австрийская монархия Габсбургов основала форт в одной из бухт современного Мозамбика (Юго-Восточная Африка), чтобы торговать там слоновой костью и рабами. Колония просуществовала всего несколько лет из-за дилетантского ведения дел. Десять (!) австрийцев, оставленные в форте с парой корабельных пушек, не смогли сопротивляться португальцам, которые четыре года спустя прибыли на военном корабле и захватили бухту.
Несмотря на неудачные попытки австрийцев утвердиться в Африке, чернокожие рабы были символом высокого статуса и излюбленным живым трофеем в крупном космополитическом городе Вена. В то время в имперской столице проживало около двухсот африканцев, которых аристократы «содержали» в качестве экзотических игрушек. Они целиком и полностью зависели от господ и без их разрешения не могли жениться и обзаводиться семьями. Однако «придворные мавры» пользовались и определенными привилегиями: в отличие от остального населения, они модно одевались и хорошо питались.
Анджело Солиман (ок. 1720–1796) – один из таких «придворных мавров». В семилетнем возрасте Ммади Маке (предположительно это его настоящее имя) после истребления его народа в Нигерии похитили и обратили в рабство. В 1732 году – после крещения – он через Сицилию попал в Вену как «лейб-мавр» князя Лобковица, а после смерти аристократа в 1753 году по завещанию перешел князю Йозефу Венцелю фон Лихтенштейну. Своей образованностью, полученной с большим трудом, Солиман завоевал уважение у господина и даже у императора Иосифа II, который с радостью взял его под свое покровительство и в собственность. Солиман прекрасно играл в шахматы и был лингвистически одарен, он говорил по-немецки, по-итальянски, по-французски, по-латыни и даже по-чешски. Наконец, князь фон Лихтенштейн в 1781 году предоставил Солиману права свободного человека и даже ходатайствовал о его приеме в свою масонскую ложу «К истинному согласию» как полноправного брата. Солимана приняли в ложу не без корысти, ибо, как известно, ее братья питали интерес к естественным наукам, и теперь в их распоряжение поступил впечатляющий объект для изучения. Мавра освободили от уплаты членских взносов, и он весьма нескромно присвоил себе орденское имя Массинисса – в честь древнего нумидийского царя.
Прием в члены ложи чернокожих, как и евреев, в те времена можно считать доказательством живой терпимости просвещенных масонов. Массинисса даже занимал в ложе высокие должности. Он учил и испытывал неопытных братьев как брат-наставник и возглавлял как церемониймейстер шествие масонов, входящих в храм, в начале ритуалов.
О том, насколько уважительно к нему относились в ложе, говорит почтительное