не делавшим ей ничего плохого. Злой она не была, но, как говорили слуги, она «вечно себе невесть что воображала». Так, к примеру, как-то давным-давно она заявила, что больше не желает видеть свою весьма преклонных лет кузину[82] Друэ, последнюю представительницу другой линии рода Кристиани, и порвала с ней все отношения. Шарль и Коломба с этой родственницей никогда не встречались, но, когда они расспрашивали о ней мать, та неизменно отвечала, что кузина Друэ «так скверно обошлась с Мелани» и она больше не желает о ней слышать. Мелани – другая кузина, но по линии Бернарди – тем не менее не помнила, чтобы госпожа Друэ когда-то проявляла к ней неуважение в чем бы то ни было, но это ничего не меняло: мадам Кристиани по-прежнему утверждала – хотя и не могла припомнить, в чем же там было дело, – что кузина Друэ плохо повела себя по отношению к Мелани и потому не заслуживает прощения.

Исходя из вышесказанного, сами можете представить, какое отвращение мадам Кристиани питала к семейству Ортофьери. Когда она говорила о Силазе, в ее черных зрачках отражалась враждебная и язвительная часть ее души, и вся та злоба, что жила в ней, воспламеняла ее взгляд короткими вспышками. Шарль догадался, что во всем происходящем в Силазе она винит, среди прочих, как раз таки кузину Друэ и Ортофьери. И печальные черные глаза матери наполнили его унынием, это оказалось для него неожиданностью, так как он полагал, что уже расстался даже с малейшей надеждой.

– Мне было бы приятно съездить туда на машине, – сказал он. – Могу я взять кабриолет?

– Разумеется.

– Должен признаться, – добавил он, – поезд Бордо—Женева идет так медленно, что поездка в нем меня совсем не привлекает.

– И потом, – заметила мадам Кристиани, – даже не знаю, как бы ты смог обойтись без авто в Силазе. В этой дыре!

– Но я лишу вас машины, а это…

– Это не имеет никакого значения: Бертран одолжит нам свою; он будет этому только рад, да и напрокат в случае чего можно взять автомобиль не многим хуже нашего.

– Благодарю вас, – сказал Шарль.

Он поцеловал мать в лоб, в начало пробора, который разделял ее прическу на две ровные и блестящие части. Мадам Кристиани, в свою очередь, шмыгнула носом, прижавшись щекой к щеке сына, – так она целовалась: ее тонкие губы не принимали в этом процессе никакого участия, и было заметно, что они для этого явно не предназначены.

За обедом к ним присоединилась Коломба. Она была улыбкой, «солнышком» этого дома, и все улыбалось ей в ответ: ее молодость и красота, ее жених и помолвка, даже мадам Кристиани, которая ради нее приподнимала уголок рта и улыбалась одной его стороной, неспособная на что-то большее. В присутствии сестры Шарль постарался еще тщательнее скрыть свою меланхолию. Он иронизировал – и весьма остроумно – над страхами Клода, поскольку был убежден, что во всех неприятностях в замке повинны некие суеверия, которые, возможно, использует какой-нибудь таинственный мистификатор. Он говорил много и весело, ничего не принимая всерьез, так что после обеда, когда Коломба подошла к нему и отвела в сторонку, он спросил себя, с какой же просьбой она желает к нему обратиться, пользуясь его хорошим настроением.

Она, однако же, прошептала:

– Тебя что-то печалит?

От этих слов он вздрогнул, смутился, покраснел и побледнел, но лишь для того, чтобы покраснеть еще больше.

Она тем временем продолжала:

– Хочешь, я спрошу у матушки разрешения поехать с тобой в Силаз?

– А как же Бертран? Нет-нет, останься с ним, в Париже. Когда любишь, это так приятно – не расставаться! С другой стороны, несколько дней уединения…

– Кто она? – спросила Коломба шепотом, скосив глаза на мадам Кристиани.

– Никто! Да и нет ее уже: была и исчезла.

– Коломба, подай же наконец кофе!

– До свидания! – порывисто произнес Шарль. – Пойду собираться.

Когда две женщины остались одни, мадам Кристиани спросила:

– Тебе не кажется, что с ним что-то не так?

– Господи, матушка, быть может…

– Будто ты ничего не заметила, маленькая проказница! Вот только мне, чтобы понять это, нет нужды забрасывать его вопросами. Он влюблен, доченька, влюблен, но все идет не так, как ему хотелось бы. Любовная история! Началось! Впрочем, этого следовало ожидать. Ничего; в конце концов, он – Кристиани, все устроится, и мы сыграем вторую свадьбу… и мне придется приглашать уже не единожды, а дважды эту кузину Друэ, которая так скверно обошлась с Мелани.

Девушка с задумчивым видом крутила на пальце небольшой, покрытый черной эмалью перстень – подарок Бертрана.

– Как это, должно быть, печально, – сказала она наконец, – быть несчастным, потому что любишь.

– Когда любишь сознательно, голубушка, долго оставаться несчастным просто невозможно. И тут уж я в моем Шарле уверена: если он любит, то только сознательно.

– Сознательно?

– Да. Женщину, которая его достойна. И свободна. На этот счет, сама понимаешь, я спокойна. Все устроится.

– Конечно, – сказала Коломба.

Глава 4

Призрак замка Силаз

Замок Силаз расположен на левом берегу Роны, в нескольких километрах от Кюлоза. Он возвышается в лесах, между широкой рекой и большой дорогой, которая длинной прямой полосой следует вдоль реки. Несколько домов деревушки Силаз разбросаны вокруг замка, у подножия скалистой, округлой, уединенной, покрытой кустарниками и низкорослыми деревьями горы, которая зовется Моляр-де-Силаз. Места эти, таким образом, находятся на окраине департамента Савойя, и, как во всякой бывшей сардской провинции, в окрестных деревнях и сейчас еще сыщутся старики, которые скажут «во Франции», говоря о правом береге Роны, где простирается департамент Эн.

Вокруг замка расстилается восхитительный пейзаж: со всех сторон виднеются горы и леса, прерываемые полями, виноградниками и топями. Зданиям, однако, недостает высоты, а поскольку над обширным холмом, на котором они возведены, нависает глыба Моляра и внушительная возвышенность на горизонте, кажется, что они построены в низине, но такое впечатление обманчиво.

Это укромное место. Дорога, что отходит от идущего рядом тракта, в Силазе заканчивается или по крайней мере продолжается за ним каменистыми (в этих краях они все такие) тропами.

Солнце уже опускалось, когда кабриолет Шарля Кристиани, управляемый шофером Жюльеном, свернул с главной дороги на этот последний участок маршрута Париж—Силаз.

Пятьсот пятьдесят километров. Выехав накануне часа в два пополудни, Шарль попросил водителя не гнать слишком быстро. Поездка, таким образом, становилась для него целительной. Он расположился рядом с Жюльеном. Свежий воздух наполнял его легкие. Перед ним одна за другой разыгрывались бесконечные сцены мирового спектакля, и он имел возможность изредка обмениваться репликами с соседом, который не был ни глуп, ни бестактно болтлив.

Шарль никоим образом не тревожился