уж отыщем дорогу!

И как только вышла на небо полная луна, Гензель взял сестрицу за руку, и они пошли по следу из камешков, блестевших, как новые грошики. Так они шли всю ночь и на рассвете вышли к родному дому.

Другие отзвукиЖивут в саду.Ну что ж, доверимся и войдем?– Скорей, – пискнула птица. – Найдите их, найдите.Они там, за углом…Первая дверь в наш первый мир. Ну что ж, доверимся лжи дрозда?Войдем в наш первый мир?– Уходите, – пискнула птица, – потому что в листве полно детей:Затаились, радостные, боятся хихикнуть.Прочь, прочь! – повторяла птица. – Людям вредноСлишком много правды.Т. С. Элиот. «Бёрнт-Нортон», «Четыре квартета»[249]

Сон

Женщина, ждущая бракоразводного процесса, оказывается у быстрой речки, очень английской, полускрытой склоненными деревьями. Свет и тень вперебой пробегают по воде, ветерок ворошит листву и гоняет волночки. Женщина идет в высокой траве вдоль течения, на руке у нее обручальное кольцо, в котором перемежается синее с белым: сапфиры и лунные камни. Вдруг лапки оправ разжимаются, камешки сыплются и раскатываются, крошечные, блесткие. Их много – много больше, чем было в кольце. Она хочет собрать их, но они скользят меж пальцев, как капли воды, отскакивают от травинок, словно слезы от ресниц, когда плачешь с силой отчаянья. Сновидица – теперь она и женщина не одно и то же – «видит» лицо женщины с пустыми глазницами, похожими на пустые оправы, из которых сыплются синие и белые каменные слезы. В речке под выступом берега прячутся «дети вод»[250], завернутые, как личинки ручейника, в клочья палых листьев, облепленные кусочками улиточьих панцирей. Они льнут к глине, выглядывают наружу, повисают в струях, что бурлят и спешат мимо.

Слезы и камешки текут в реку и тают в ней, как капли воды.

О счастье, что в руине нежилойЕще хранится дух жилого крова,Что память сохраняет под золойЖивые искорки былого!Благословенна память ранних дней —Не потому, что это было времяПростых отрад, бесхитростных затей —И над душой не тяготело бремяСтрастей – и вольно вдаль ее влеклаНадежда, простодушна и светла, —Нет, не затем хвалу моюЯ детской памяти пою —Но ради тех мгновенийДогадок смутных, страхов, озарений,Бессмертной тайны малых, чудных крох,Что дарит нам высокая свобода,Пред ней же наша смертная природаДрожит, как вор, застигнутый врасплох…Уильям Вордсворт. «Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства. Ода»[251]

С самого мига рождения, когда дитя каменного века оказывается на руках у матери из века двадцатого, оно становится жертвой насилия, именуемого любовью, как некогда его отец, и мать, и многие поколения до них… Мы уничтожаем себя насилием под маской любви.

Р. Д. Лэйнг

По меньшей мере восемьдесят три человека погибли и сорок шесть остаются под завалами после оползня в валлийской деревне Аберфан недалеко от Мертир-Тидвила. Вчера утром на склоне горы возле угольной шахты размокший от дождя отвал породы сдвинулся с места и со страшной скоростью обрушился на приготовительную школу Пантглас, близлежащую ферму и одну из улиц деревни. Восемьдесят восемь детей находятся в безопасности, тридцать шесть доставлены в больницу. С. О. Дэвис, депутат-лейборист от Мертир-Тидвила, сообщил, что до самого момента катастрофы на склоне продолжали сваливать породу…

В числе спасенных и доставленных в больницу оказалась директор школы, шестидесятичетырехлетняя мисс Энн Дженнингс. Тело ее заместителя мистера Д. Бейнона было найдено под завалом вместе с телами пятерых учеников, которых он прижал к себе, чтобы защитить…

Пятьдесят детей из соседней деревни Маунт-Плезант избежали страшной участи. Их автобус задержался на десять минут из-за утреннего тумана и прибыл на место уже после трагедии.

– Если бы не туман, мой Джоэл был бы в школе, – говорит миссис Олуэн Моррис. – Он прибежал домой в слезах и рассказал мне, что там случилось.

Желанья сердца кривы, как штопор.Кто не родился, тому свезло.Ну а уж коли родился, – что там!Пляши, бедняга, пляши назло.Пляши, ведь пляска дается просто,И музычка не умолкнет ввек.Пляши, пока с неба не ссыплются звезды,Пляши и в пляске выпляшись весь.У. Х. Оден. «Эхо смерти» (1936)

XIX

– Лео, надевай куртку, опоздаешь!

– Я сегодня в школу не иду.

– Еще как идешь. Поживей, Агата с Саскией ждут.

– Мы сегодня разводимся. Я тоже иду разводиться.

Ах вот как… Странно, Фредерика ему о суде ничего не говорила.

– Тебя не пустят. Маленьким в суд нельзя.

– Можно!

– Нельзя. Собирайся и иди с Агатой.

Лео мертвой хваткой вцепляется Фредерике в халат (она оденется, когда он уйдет), принимается топать и кричать:

– Можно! Можно! Можно в суд!

– Нет, нельзя! – Фредерика кричит под стать ему, оба побелели от злости и чуть не плачут.

– Можно! Я с тобой пойду!

В дверях возникает Агата.

– Мы разводимся, – заявляет ей Лео.

– Ты, дружок, ни с кем не разводишься, а пойдешь сейчас с нами в школу. Давай, не расстраивай маму.

Лео переводит взгляд с одной женщины на другую, прикидывает эффект от дальнейших протестов и молча берет Агату за руку. На Фредерику не смотрит.

– Ну, счастливо! – говорит Фредерика и заискивающе, фальшиво добавляет: – Чао-какао…

Лео сердито топает прочь, не удостоив ее ответом. Нехорошее начало…

* * *

Фредерика надевает черное платье. Прямое черное платье из тонкой шерсти с отложным воротником и манжетами на пуговицах. Смотрится в зеркало: сдержанно, благородно, лондонский стиль. Думает подкраситься, но решает, что лучше так: острые лисьи черты в рыжей раме челки на две стороны… Потом все равно начинает краситься, то ли в честь события, то ли вместо брони, то ли потому, что «естественная красота» еще не вошла как следует в моду. Как всегда в важных случаях, тычет щеточкой для туши в светло-рыжие брови и, как всегда, все портит, смазывает, размазывает, принимается стирать черноту и трет, пока не вспухает розовым кожа. Может, оживить немного кулоном или брошкой? Вообще она не любительница украшений, но… Находится только индийское ожерелье из гранатов и жемчуга – красивое, но подарено Найджелом. Нет, это будет бестактно.

Фредерике несколько человек предлагали сходить с ней в суд, но она отказалась. Она вообще старалась об этом много не думать, да и сейчас не думает, по крайней мере так ей кажется. И чего ей, собственно, бояться? Людей она не боится, на публику говорить умеет (хоть бы и в суде!), она отличный педагог, эрудированный человек… Да, она боится потерять Лео, но в себе уверена, напор не растеряла… Фредерика надевает черные лаковые лодочки, перекидывает через плечо сумочку, выходит из дому и твердо шагает к метро. Предстоящий суд как-то не рисуется в сознании, пусто. Но в конце его что-то кончится, разрешится. Она будет – не свободна, нет, это слово потихоньку теряет смысл. Но она снова будет сама по себе, никому, кроме себя, не подотчетна. У нее вдруг пересохло во рту.

В суде Фредерику встречают адвокат Бегби и юрист Гоутли. У Гоутли папка с