на свой высокий чин, позволил себе, отвечая на приветственную речь еврейской депутации, бранить не только еврейскую «родовость», но и «распущенность» еврейского населения, проявляющаяся в скоплении людей на улицах, и тому подобные тяжкие преступления.

Одновременное возникновение такого рода официальных действий в отдаленных друг от друга местах указывает на общий источник, вероятно, на какие-то секретные инструкции из Петербурга. Однако казалось, что провинциальные прихвостни центрального правительства перестарались в своем рвении выполнить завет «обуздать евреев». Мелочность их требований, к тому же незаконных, вроде приказа снять шапки перед чиновниками или уступить места в трамваях, служила лишь для осмеяния представителей русского чиновничества, порождая частые к трагикомическим конфликтам на публике и к высказываниям возмущения в печати. Публичные заявления этих благородных чиновников, стремившихся воспитать в еврейских массах страх перед русской бюрократией и привить им вежливые манеры, привлекли внимание как русской, так и иностранной печати. Все считали, что эти фарсовые выступления неотесанных администраторов есть лишь проявления бездонной ненависти, болезненного желания оскорбить и унизить евреев и что эти администраторы способны в любой момент перейти от морализаторства к более осязаемым формам унижения. жестокое обращение. Эта опасность усилила состояние тревоги.

Готовясь к штурму цитадели русского еврейства, правительство хорошо позаботилось о том, чтобы сохранить ее тем временем в обычном осадном положении. Изобретательность администрации довела до совершенства технику репрессий. Чиновники уже не довольствовались изобретением хитрых приемов изгнания старых еврейских жителей из деревень. Теперь они предприняли попытки сократить даже площадь городской черты оседлости, в которой евреи жались друг к другу, тяжело дыша. В 1890 году губернские власти, действуя, очевидно, по сигналу сверху, начали превращать многочисленные местечки в деревни, которые, как сельские поселения, будут закрыты для евреев.

В результате все евреи, поселившиеся в этих местностях после издания «Временных правил» от 3 мая 1882 г., теперь были изгнаны, и даже пожилые жители, освобожденные от действия майских законов, разделили то же самое. судьбой, если они не смогли (а в очень многих случаях не смогли) предъявить документальных свидетельств того, что жили там до 1882 года. Одновременно была предпринята новая попытка выгнать евреев из запретной пятидесятиверстной зоны вдоль западной границы империи, особенно в Бессарабии. Эти изгнания привели к тому, что и без того перенаселенные города черты оседлости наполнились еще многими тысячами разоренных людей.

В то же время в городах вне черты оседлости, особенно в крупных центрах, таких как Киев, Москва и Санкт-Петербург, жизнь изгнанных евреев стала невыносимой. Киевский генерал-губернатор запретил женам ремесленников-евреев, имевших законное право проживания в этом городе, торговать съестными припасами на рынке на том техническом основании, что по закону ремесленники могли торговать только изделиями собственного производства, грабя таким образом бедный еврей-рабочий жалких грошей, которые его жена стремилась внести своим честным трудом на содержание семьи.

Большим политическим ударом для евреев явилось положение нового реакционного «Положения о земских организациях» от 12 июня 1890 г., по которому евреи, хотя и платили местные подати, полностью исключались из участия в выборах. депутатов в организацию местного самоуправления. Этот пункт был внесен в проект закона тремя светилами действовавшей в то время политической инквизиции: Победоносцевым, Дурново и Плеве. Это ограничение они обосновывали следующими основаниями: целью нового закона является преобразование местного самоуправления в государственное управление и усиление в нем влияния центрального правительства за счет местного самоуправления; поэтому евреи, «будучи вообще элементом, враждебным правительству», не годятся для участия в земском управлении. Государственный совет согласился с этой бюрократической мотивацией, и унизительная оговорка стала законом.

В то время как большая часть русской общественности и русской печати поддалась господствующим тенденциям под сильным давлением антисемитской атмосферы, прогрессивные элементы русской интеллигенции постепенно пробуждались в чувстве протеста.

Владимир Соловьев, «христианский философ», друг еврейского народа, основательно ознакомившийся с его историей и литературой, задумал выступить с публичным протестом против антисемитского движения в «русской печати», за подписью виднейших русских писателей и других известных людей. В течение мая и июня 1890 года ему удалось с большим трудом собрать для своего протеста 66 подписей в Москве и более 50 подписей в Петербурге.

Петербурга, в том числе Льва Толстого, Владимира Короленко и других литературных знаменитостей. Несмотря на мягкий тон, протест, оформленный Соловьевым, был запрещен к публикации российской цензурой. Профессор Иловайский из Москвы, историк с сомнительной репутацией, но закоренелый евреист, сообщил петербургским властям о попытке собрать в Москве подписи под «проеврейской петицией». В результате все газеты получили приказ Российского отдела печати отказать в своих колонках любым коллективным высказываниям, касающимся еврейского вопроса.

не принесло никаких результатов. «В истории еврейского народа мы читаем, что «Бог ожесточил сердце фараона, чтобы он не отпустил народ Израиля»; но, наконец, через Моисея пришло избавление».

После блестящих речей епископа Рипонского, графа Мита и др. была принята следующая резолюция: По мнению этого собрания, возобновившиеся страдания евреев в России от действия суровых и исключительных указов и увечий глубоко вызывает сожаление, и что в последнее десятилетие девятнадцатого века религиозная свобода является принципом, который должен быть признан каждой христианской общиной в числе естественных прав человека.

В то же время была принята вторая резолюция следующего содержания:

Чтобы соответствующий мемориал был адресован Его Императорскому Величеству Императору Всероссийскому, почтительно моля Его Величество отменить все исключительные и ограничительные законы и ограничения, которые угнетают его еврейских подданных; и умоляя его величество предоставить им равные права с теми, которыми пользуются остальные подданные его величества; и чтобы указанный мемориал был подписан Достопочтенным. Лорд-мэр, от имени граждан Лондона, и будет передан Его Светлостью Его Величеству.

Несколько выдержек из меморандума можно привести для иллюстрации характера этого замечательного обращения к русскому императору: Мы, граждане Лондона, почтительно обращаемся к Вашему Величеству и смиренно просим Вашего милостивого позволения вступиться за страждущих.

Крики бедствия дошли до нас от тысяч страдающих израильтян в вашей огромной империи; и мы, англичане, с состраданием в душе ко всем страждущим, обращаемся к вашему величеству, чтобы просить для них вашего государя о помощи и помиловании.

Пять миллионов подданных вашего величества стонут под игом исключительных и ограничительных законов. Остатки расы, от которой произошли все религии — и наши, и ваши, и все вероисповедания на земле, признающие одного Бога, — люди, которые со всей преданностью цепляются за свою древнюю веру и формы поклонения, эти евреи в вашей империи подвержены такому законы, по которым они не могут жить и процветать...

Запертые в узких пределах обширной империи вашего величества и даже в этих границах вынужденные проживать главным образом в городах, которые вонючие и переполнены всеми