увиденное к банальному и известному, к рационалистическому знаменателю, который удовлетворяет только тех, кто готов довольствоваться иллюзиями. Но главная из всех иллюзий состоит в следующем: что угодно может удовлетворить кого угодно. Эта иллюзия стоит за всем невыносимым в жизни и препятствует движению вперед, а преодолеть ее очень и очень непросто. Если психотерапевт сможет отвлечься от своей полезной повседневной деятельности и немного поразмышлять — или если по какой-либо причине ему придется развеять собственные иллюзии, — он, возможно, поймет, насколько пустыми и плоскими, насколько враждебными для жизни являются все рационалистические редукции в столкновении с тем живым, что хочет расти дальше. Поддавшись этому осознанию, он вскоре поймет, что значит стих: «И грозные врата, которых избегает / Со страхом смертный, смело сам открой».

906 Ни при каких обстоятельствах я не хотел бы сойти за того, кто дает какие-либо рекомендации или предлагает какие-либо советы. Но когда кто-то начинает рассуждать о дзен-буддизме на Западе, я считаю своим долгом разъяснить европейцам, каково наше положение на том «самом длинном пути», что ведет к сатори, и какие трудности ожидают людей, ступивших на тропу, пройденную лишь немногими из великих (они сияют сквозь мглу грядущего кострами в высоких горах). Будет губительной ошибкой предполагать, будто сатори или самадхи можно достичь где-то ниже. Подобно опыту целостности, эти состояния обретаются очень дорогой ценой. Что это означает с психологической точки зрения, можно понять по тому простому соображению, что сознание всегда составляет только часть психики и, следовательно, не способно само по себе к психической целостности: для этого необходимо бесконечное расширение бессознательного. Но бессознательное нельзя ни описать посредством заумных формул, ни опровергнуть посредством научных догматов, поскольку оно отчасти судьбоносно — и даже порой оказывается самой судьбой, что убедительно доказывают истории Фауста и Заратустры. Стремление к целостности требует от человека поставить на карту все свое существо. Меньшее неприемлемо, и бесполезно ждать облегченных условий, замен или компромиссов. Учитывая то обстоятельство, что «Фауст» и «Заратустра», несмотря на высочайшее признание, образуют границу европейского понимания, вряд ли стоит ожидать, что образованная публика, только-только прослышавшая о темном мире психического, составит сколько-нибудь ясное представление о духовном состоянии человека, вовлеченного в тяжкий труд процесса индивидуации (так я называю «становление целостности»). Зато люди охотно увеличивают перечень патологий и утешают себя терминологией неврозов и психозов — или же шепчутся о «творческих тайнах». Что способен «сотворить» человек, которому не выпало родиться поэтом? Данное недоразумение побудило многих в последнее время именовать себя — по собственной воле — «художниками», как если бы искусство не имело ничего общего со способностями. Если не дано творить, следовало бы, пожалуй, сотворить себя.

907 Дзен-буддизм показывает, как много значит «целостность» для Востока. Озабоченность загадками дзен сможет, не исключено, укрепить хребет слабовольных европейцев или снабдит очками от психической близорукости, дабы он из «проклятой норы» смог хотя бы мельком узреть мир психических переживаний, который до сих пор был окутан туманом. Урона от этого не будет, ибо слишком напуганных защитят надежно от дальнейших страданий, а также от всего значимого, с помощью полезного «самовнушения»[878]. Хочу предостеречь внимательного и отзывчивого читателя от недооценки духовной глубины Востока, не нужно думать, будто дзен-буддизм прост и доступен для постижения[879]. Усердно развиваемая уязвимость Запада перед восточной мыслью в данном случае представляет меньшую опасность, поскольку в дзен-буддизме, к счастью, нет ни единого удивительно невнятного словечка из тех, которыми так богаты индийские культы. Вдобавок дзен не заигрывает с трудными для исполнения техниками хатха-йоги[880], которые вводят физиологически мыслящего европейца в заблуждение ложной надеждой на то, что дух возможно обрести простым правильным дыханием. Напротив, дзен требует интеллекта и силы воли, как и все великие дела, которые жаждут осуществления.

XIV

К психологии восточной медитации[881]

908 В книге «Искусство и йога» моего безвременно умершего друга Генриха Циммера[882] уже рассматривалась глубокая связь между индийской иератической архитектурой и йогой. Всякому, кто посетил Боробудур или видел ступы в Бхархуте или Санчи, нелегко избавиться от ощущения, что здесь потрудилась чуждая европейцу установка сознания, иное видение, — если он не пришел к этой мысли еще раньше под воздействием тысячи других впечатлений от индийской жизни. В обильном потоке индийской духовности отображается представление о души, которое поначалу кажется чуждым и недоступным для воспитанного на греческом наследии европейца. Наш ум воспринимает объекты, наши взоры, по словам Готфрида Келлера, пьют «сладкий жизни сок, / все, что я вобрать душою смог»[883]. Мы делаем выводы относительно внутреннего мира на основании полноты внешних впечатлений. Мы даже выводим содержание внутреннего из внешнего согласно убеждению, что «нет ничего в рассудке, чего ранее не было бы в чувствах». В Индии, похоже, этот принцип не имеет ценности: индийское мышление и индийская образность лишь присутствуют в чувственном мире, но не выводятся из него. Несмотря зачастую на поразительную чувственность, эти образы по своей подлинной сущности внечувственны, если не сказать — сверхчувственны. Это не чувственный мир тела, цветов и звуков, это не человеческие страсти, возрождаемые творческой силой индийской души в преображенной форме или с реалистическим пафосом. Скорее, это иной мир метафизической природы, лежащий ниже или выше земного; из него прорываются в знакомую нам земную картину странные образы. Если внимательно приглядеться к производящим необычайное впечатление воплощениям богов в исполнении танцоров катхакали на юге Индии, мы не увидим ни одного естественного жеста. Все тут странно, недо- или сверхчеловечно. Танцоры не ходят по-людски, но скользят, думают не головой, но руками. Даже человеческие лица прячутся под голубой эмалью масок. Знакомый мир не предлагает ничего хоть сколько-нибудь сравнимого с этим гротескным великолепием. Такого рода зрелище как бы переносит нас в мир сновидений — единственное место встречи с чем-то отдаленно схожим. Но танцы катхакали и храмовые скульптуры вовсе не являются ночными призраками; это динамически напряженные фигуры, во всем сообразные и органичные до мельчайших подробностей. Это не пустые схемы и не отпечатки какой-то реальности; скорее, это еще не возникшие, потенциальные реальности, которые в любое мгновение готовы переступить порог бытия.

909 Тот, кто всем сердцем предается этим впечатлениям, быстро замечает, что индийцам названные образы отнюдь не кажутся сновидческими: для них это реальность в полном смысле слова. А в нас эти образы затрагивают нечто безымянное своей почти ужасающей жизненностью. Чем глубже они захватывают, тем заметнее сновидческий характер нашего чувственного мира — мы пробуждаемся от снов нашей самой непосредственной действительности и вступаем в