именно путем постоянного сравнения мужской и женской фигур, настолько разных, всегда и во всем. Пусть женская фигура – это «наивысшая трудность», но что такое искусство и что такое жизнь без этого?

Всего доброго, напиши поскорее, что ты об этом думаешь.

Жму руку.

Всегда твой Винсент

Если я буду в марте в Нюэнене, то ради переезда, и еще я должен там быть в видах моего собственного переселения в другой город. Но что касается меня, я готов вообще не возвращаться туда.

Париж. Арль

«На фоне громадного желтого солнца»

Париж

ок. 28 февраля 1886 – конец октября 1887

Оказавшись в Париже, мировой столице передового искусства, Винсент значительно пересматривает свои взгляды на живопись. Его впечатляет знакомство с произведениями импрессионистов, которые оказывают значительное влияние на его собственные художественные искания. Однако три месяца занятий в мастерской Кормона становятся для него скорее разочаровывающими. Винсент сводит знакомство с яркими представителями «молодого» (относительно импрессионистов) поколения художников: Анри де Тулуз-Лотреком, Эмилем Бернаром и Полем Гогеном, знакомится с пуантилистами Жоржем Сёра и Полем Синьяком. Кроме новой живописи, Винсента увлекают японские гравюры, модные в художественной среде того времени. Все эти новшества находят отражение в его живописи, представленной в это время преимущественно автопортретами, натюрмортами и портретами новых знакомых. В частности, в письмах можно встретить упоминание имени Агостины Сегатори – владелицы кафе «Тамбурин», с которой у Винсента был быстротечный роман.

Пребывание в Париже продлилось недолго – вероятно, не в последнюю очередь потому, что, хотя Тео и сменил свою небольшую квартиру на более просторную, жить под одной крышей братьям оказалось тяжело.

Поскольку в этот период Тео не имел необходимости письменно связываться с братом – самым частым своим адресатом, писем от этого времени осталось немного.

567. Br. 1990: 570, CL: 459. Тео Ван Гогу. Париж, 28 февраля 1886, или около этой даты

Дорогой Тео,

не сердись на то, что я прибыл столь поспешно. Я много думал об этом и полагаю, что так мы выиграем время. Буду в Лувре начиная с полудня или раньше, если хочешь. Ответь, пожалуйста, в котором часу ты сможешь быть в Квадратном зале. Что до расходов, то, повторяю, все остается как есть. Разумеется, у меня остались деньги, и, прежде чем пускаться в траты, я хочу поговорить с тобой. Мы все уладим, вот увидишь. Итак, приходи как можно раньше. Жму руку.

572. Br. 1990: 575, CL: 462. Тео Ван Гогу. Париж, между субботой, 23 июля, и понедельником, 25 июля 1887

Дорогой друг,

спасибо за письмо и за то, что было в нем.

Печально, что даже в случае успеха живопись не покроет затрат на нее.

Я тронут тем, что ты пишешь о нашем семействе – «все чувствуют себя хорошо, но как грустно видеть их». А ведь еще лет десять назад кто угодно поклялся бы, что семейство, несмотря ни на что, будет процветать и все пойдет на лад. Мать очень обрадуется, если твой брак устроится, к тому же твои дела и здоровье таковы, что лучше тебе не быть одному.

Ну а я – у меня проходит желание жениться и заводить детей, и порой мне тоскливо оттого, что в 35 я сделался вот таким, хотя должен бы чувствовать себя совсем иначе. Иногда я сержусь на эту проклятую живопись.

Ришпен где-то сказал, что любовь к искусству лишает нас настоящей любви. Думаю, это совершенно справедливо, но в то же время настоящая любовь отвращает от искусства.

Мне случается чувствовать себя старым и разбитым – и все же порой влюбленность умеряет мою страсть к живописи.

Чтобы преуспеть в жизни, нужны амбиции, а амбиции кажутся мне нелепыми. Непонятно, что из этого выйдет. Больше всего мне бы хотелось быть меньшей обузой для тебя – и отныне это вполне возможно, поскольку я надеюсь сделать успехи, чтобы ты мог уверенно демонстрировать то, что я делаю, не компрометируя себя.

Затем я отправлюсь куда-нибудь на юг, чтобы не видеть стольких художников: они мне по-человечески противны.

Можешь быть уверен в одном: я не намерен работать для «Тамбурина». Я также полагаю, что он перейдет в другие руки, и вовсе не против этого.

Что до Сегатори, это совсем другое дело, я все еще привязан к ней и надеюсь, что и она не вовсе равнодушна ко мне.

Но сейчас ее положение затруднительно: она несвободна и не хозяйка в собственном доме, а главное, страдает душевно и физически. Я никому не скажу этого, но сам убежден в том, что она сделала аборт (если только это не был выкидыш). Как бы то ни было, в этих обстоятельствах я ее не осуждаю.

Надеюсь, не позднее чем через два месяца она поправится и тогда, возможно, будет мне признательна за то, что я ее не тревожил.

Заметь: если она, будучи в добром здравии, хладнокровно откажется вернуть мои вещи или как-то мне навредит, я не пощажу ее – но уверен, что в этом не будет необходимости.

Я достаточно хорошо ее знаю, чтобы доверять ей по-прежнему.

И еще: если ей удастся удержать на плаву свое заведение, то с точки зрения коммерции я бы не стал укорять ее в том, что это она пожирает других, а не наоборот. Если ради успеха она слегка отдавит мне ноги – в случае надобности – пускай.

Когда мы виделись, она ничем не задела моих чувств, что сделала бы непременно, будь она такой зловредной, как о ней говорят.

Вчера я видел Танги: он выставил в витрине мою только что оконченную картину. После твоего отъезда я написал четыре и еще над одной, большой, работаю сейчас. Я прекрасно знаю, что все эти большие, требующие времени полотна плохо продаются, но позже все увидят, что в них много простора и хорошего настроения. Все вместе подойдет для столовой или загородного дома.

Если ты так влюблен и впоследствии женишься, мне кажется вполне возможным, что ты и сам обзаведешься загородным домом, наподобие многих торговцев картинами. Чем лучше ты живешь, тем больше тратишь, но одновременно тем больше веса приобретаешь, а в наши дни мы скорее преуспеем, если будем выглядеть состоятельными, а не убогими. Лучше радоваться жизни, чем кончать с собой. Горячий привет всем нашим.

Твой Винсент

574 (W1). Виллемине Ван Гог. Париж, конец октября 1887

Дорогая сестренка,

спасибо за твое письмо, я сам в последнее время терпеть не могу писать, однако в твоем письме есть вопросы, на которые я хочу ответить.

Начну с того, что не согласен с тобой, когда ты говоришь, что Тео выглядел этим летом «таким несчастным».

Сам я считаю, что в последний год Тео, наоборот, стал выглядеть куда импозантнее.

Надо быть очень сильным, чтобы в течение стольких лет выдерживать жизнь в Париже так, как это делает он.

Может быть, причина в том, что его родные и друзья в Амстердаме и Гааге встретили его без той сердечности, какой он заслуживает и на какую имеет право?

Могу тебе сказать, что он немного расстраивался, но не принял это слишком близко к сердцу. В наши дни, когда торговля картинами переживает столь тяжелые времена, он все равно продолжает свое дело, и некоторые его голландские друзья, возможно, испытывают к нему профессиональную зависть.

А насчет твоего очерка о растениях и дожде скажу вот что. Ты сама видишь, что в природе множество цветов раздавливаются ногами, или замерзают, или высыхают, да и далеко не каждое хлебное зерно, созрев, возвращается в землю, чтобы прорасти и стать колосом; напротив, огромное большинство зерен не дают жизнь новым растениям, а отправляются на мельницу, не правда ли?

Сравним людей с хлебными зернами: каждый здоровый и природный человек, как и хлебное зерно, обладает всхожестью. И природная жизнь состоит в прорастании.

То же, что для хлебного зерна всхожесть, для нас – любовь. Мы стоим с вытянутой физиономией, не зная, что сказать, когда не имеем возможности развиваться естественным, природным способом и видим, что прорастание несбыточно, ибо наше положение столь же безнадежно, как у зернышка между жерновами.

Если так случается и мы совершенно растеряны из-за утраты нашей природной жизни, то некоторые из нас, готовые подчиниться ходу вещей, в котором, увы, ничего не изменить, все же не теряют самосознания и хотят узнать, как обстоит дело и что же с ними, собственно говоря, происходит. И мы с самыми благими намерениями принимаемся искать ответ в книгах, о которых