Шрифт:
Закладка:
В ноябре 1940 года Даннинг и Юри произвели совместную оценку процесса газовой диффузии. Тогда Даннинг использовал в качестве материала для барьера фриттованное стекло – частично расплавленный и потому пористый кремнезем, материал, из которого изготавливают фарфор, – которое гексафторид урана мог разъедать. По их оценке, газодиффузионная сепараторная установка должна была содержать порядка пяти тысяч барьерных резервуаров – «ступеней», – но определить ее стоимость и энергопотребление они не пытались.
К осени 1941 года Даннинг и Бут, не имевшие никакой официальной поддержки, достигли тем не менее значительных успехов. Они перешли на барьеры из латуни, из которой был вытравлен цинк (латунь – сплав меди и цинка; вытравливание цинка делает этот металл пористым)[1691]. В ноябре, следующем после приезда Комптона месяце, им удалось успешно обогатить на своем оборудовании измеримое количество урана.
Затем Комптон поехал в Принстон к Юджину Вигнеру, который тесно сотрудничал с Ферми. Вигнер объяснил Комптону разницу между делением быстрыми и медленными нейтронами. Он поддерживал уран-графитовую систему, которую Ферми разрабатывал для производства элемента 94. «Он призывал меня, – пишет Комптон, – почти что со слезами на глазах, помочь запуску атомной программы. То, как сильно он боялся, что нацисты сделают бомбу первыми, производило еще более сильное впечатление, поскольку он жил в Европе и был хорошо знаком с ними»[1692].
Вернувшись в Чикаго, Комптон поговорил с Гленном Сиборгом, который приехал на восток из Беркли по просьбе Комптона. Сиборг был уверен, что сможет разработать технологию крупномасштабного химического отделения элемента 94 от урана с дистанционным управлением.
Вооружившись всей этой новой информацией, 21 октября Комптон созвал в Скенектади[1693] совещание своего комитета. Лоуренс прислал письмо, в котором писал, что хочет привлечь к работе Роберта Оппенгеймера: «Я очень доверяю Оппи и очень хочу, чтобы его мнение учитывалось в наших дискуссиях»[1694]. В разговоре у камина Комптона, узнав, что Лоуренс обращался к Оппенгеймеру, тогда еще не допущенному к участию в программе, за помощью по теоретическим вопросам, Конант сделал Лоуренсу выговор[1695], но теперь просьба Лоуренса была удовлетворена.
Один из споров между Лоуренсом и Оппенгеймером о том, что Лоуренс называл «левацкой деятельностью»[1696] теоретика, чуть было не закончился исключением последнего из атомного проекта. Оппенгеймер, женившийся к этому времени на Кэтрин Пьюнинг, которую называли Китти, и имевший шестимесячного сына, начал стремиться участвовать в этой работе. «Многие мои знакомые ушли работать над радарами и другими аспектами военных исследований, – объяснял он впоследствии. – Я довольно сильно им завидовал»[1697]. Чего ему будет стоить допуск к этой работе, он узнал, когда пригласил Лоуренса на проходившее в его элегантном новом доме на Игл-Хилл организационное собрание профсоюза, Американской ассоциации научных работников, ААНР (American Association of Scientific Workers), в число руководителей которой входил, в частности, Артур Комптон. Лоуренс не хотел иметь ничего общего с «принципами и идеалами», как он называл политическую деятельность, и не позволял заниматься ею своим сотрудникам. «Мне не нравится эта идея, – говорил он им, – я не хочу, чтобы вы в это ввязывались. Я знаю, что в этом нет ничего дурного, но у нас большие планы, связанные с военной промышленностью, и это было бы неправильно. Я не хочу давать кому-нибудь в Вашингтоне повод к нам придраться»[1698]. Оппенгеймера было не так-то легко переубедить; он спорил с Лоуренсом, напирая на то, что забота о человечестве должна быть делом каждого и что более успешные должны помогать «неудачникам»[1699]. Борьба с нацистами важнее, возражал Лоуренс. Он рассказал Оппенгеймеру о выговоре, сделанном Коннантом. Оппенгеймер отложил свое решение. Совещание 21 октября, на котором он смог сравнить достоинства ведущих ученых урановой программы со своими собственными блестящими талантами, заставило его передумать. «Только после первой личной встречи с представителями находившегося еще в зачаточном состоянии предприятия по получению атомной энергии, – рассказывал он, – я начал видеть, в чем я могу принести непосредственную пользу»[1700]. Увидев, как именно он может включиться в военные работы, он быстро пожертвовал своими неудачниками и 12 ноября писал Лоуренсу:
Я… заверяю Вас, что с ААНР никогда больше не возникнет никаких затруднений… Я очень сомневаюсь, чтобы сейчас кто-нибудь захотел создать организацию, которая каким-либо образом будет затруднять, раскалывать или задерживать предстоящую нам деятельность. Я поговорил пока что не со всеми заинтересованными лицами, но все те, с кем я уже говорил, согласны с нами, так что Вы можете забыть об этом[1701].
В начале совещания в Скенектади Лоуренс зачитал подготовленное Олифантом краткое изложение отчета MAUD. Затем выступил Комптон с отчетом о своих октябрьских поездках. Оппенгеймер вступил в разговор во время обсуждения критической массы 235U и предложил свою оценку – около 100 килограммов, что было близко к значению Ферми, 130 000 граммов. «Кистяковский, – пишет Комптон, – разъяснил огромные экономические преимущества возможности нанесения тяжелого удара при помощи бомбы, которую может доставить один-единственный самолет».
Однако Комптон обнаружил, к своему огорчению, что не может добиться от инженеров, входивших в экспертную комиссию, – тех самых прагматиков, которых ввели в нее по настоянию Буша, чтобы сделать доклады НАН более реалистическими, – оценки времени, которое потребуется для создания бомбы, или стоимости такого предприятия:
Все они единодушно отказались… Им не хватало данных. Дело в том, что перед ними была вся существующая на свете информация по этому вопросу, и необходимо было получить хоть какой-то ответ, хотя бы самый приблизительный, а иначе по нашим рекомендациям невозможно было принять никаких мер. После некоторого обсуждения я предложил назвать суммарное время от трех до пяти лет и суммарную стоимость… в несколько сотен миллионов долларов. Никто из членов комитета не возражал[1702].
Таким образом, американские цифры были взяты с потолка, как и предшествовавшие им британские. Атомная энергетика была для инженеров еще слишком неизведанной областью.
Если Комптона такое нежелание брать на себя конкретные обязательства огорчило, то Лоуренс пришел в ужас. В течение следующих суток он отправил председателю комитета резкое требование, приправленное угрозами:
На нашем вчерашнем совещании проявилась тенденция подчеркивать неопределенности и, следовательно, возможность того, что уран не станет фактором, влияющим на ход войны. На мой взгляд, это очень опасно…
Если ответы на связанные с ураном вопросы окажутся, когда мы их получим, отрицательными, это не будет катастрофой, но если эти ответы окажутся
