что «Бор, по сути дела, услышал только одну фразу: немцы знают, что атомные бомбы можно сделать. Он был глубоко потрясен этой новостью и впал в такое оцепенение, что совершенно не воспринял всего остального»[1713]. Но из рассказов Оге Бора и Оппенгеймера следует, что реакция Бора этим не ограничилась: он также был возмущен и даже не мог поверить, что, по мнению Гейзенберга, Бор мог бы по каким-либо причинам, каким-либо образом, сотрудничать с нацистской Германией. Гейзенберг, в свою очередь, был потрясен до глубины души, что Бор не увидел его колебаний или не счел их заслуживающими доверия, не понял, как пишет его жена, что его «приверженность стране и ее народу не равнозначна приверженности режиму». Напротив, добавляет она, «Бор сказал Гейзенбергу, что прекрасно понимает, что во время войны необходимо отдавать своей стране все свои способности и силы». Поскольку это означало, что Бор подозревает его в самом худшем – в готовности работать на нацистов, – неудивительно, что «Гейзенберг был глубоко шокирован ответом Бора»[1714].

Эта встреча, а в особенности чертежи, которые передал ему Гейзенберг, доставила Бору новые поводы для тревоги, но он по-прежнему сомневался, что какая-либо страна, особенно в военное время, может позволить себе выделить достаточные промышленные мощности на решение задачи разделения изотопов. Его, несомненно, ранило кажущееся предательство блестящего и некогда верного ученика. Гейзенберг же, как говорит его жена, находился «в состоянии растерянности и отчаяния»[1715]. Несмотря на риск, на который он пошел, ему не удалось ни убедить Бора в своей искренности, ни начать диалог, который помог бы избежать возможной катастрофы. В отсутствие такого диалога он смог разве что еще сильнее встревожить самого могущественного врага Германии известием об успехах на пути к получению цепной реакции. Как пишет об этом периоде в жизни Гейзенберга Рудольф Пайерлс, «он согласился ужинать с дьяволом и, возможно, обнаружил, что достаточно длинной ложки просто не существует»[1716][1717].

Артур Комптон отправил Вэнивару Бушу и Фрэнку Джуэтту экземпляры проекта третьего доклада Национальной академии наук[1718] перед выходными, начавшимися 1 ноября. Новый доклад был кратким – шесть машинописных страниц через два интервала (плюс сорок девять страниц технических приложений и иллюстраций) – и наконец-то прямо касался нужной темы: «Главная задача этого доклада – рассмотрение возможностей получения взрывной реакции деления 235U»[1719]. Успехи, достигнутые в области разделения изотопов урана, писал Комптон, вызвали срочную необходимость повторного рассмотрения (это обоснование было не вполне искренним: на самом деле перемены были вызваны британскими результатами).

На этот раз доклад точно определял, о чем идет речь: «При быстром сближении достаточной массы элемента 235U образуется основанная на делении ядер бомба чрезвычайно высокой разрушительной силы. Это положение, по-видимому, настолько достоверно, насколько может быть достоверным любое непроверенное предсказание, основанное на теории и эксперименте»[1720]. В оценке критической массы, приведенной на второй странице, впервые на протяжении трех докладов НАН упоминалось деление быстрыми нейтронами: «Масса 235U, необходимая для получения в соответствующих условиях взрывного деления, вероятно, не может быть меньше 2 кг или больше 100 кг. Столь широкий интервал в основном отражает неопределенность экспериментальных данных о сечении захвата ядром 235U быстрых нейтронов»[1721].

Оценка разрушительной силы в докладе НАН была ниже, чем в отчете MAUD: утверждалось, что один килограмм 235U эквивалентен приблизительно 30 тоннам ТНТ (то есть 10 килограммов соответствуют 300 тоннам, а не 1800 тоннам, как в отчете MAUD), но авторы американского доклада попытались компенсировать свои сомнения в эффективности высвобождения огромной энергии из малого количества вещества, подчеркивая, что разрушительное воздействие радиоактивного излучения бомбы на живые организмы «может быть столь же велико, как и разрушительное воздействие самого взрыва»[1722].

Было отмечено, что программы центрифугирования и газовой диффузии «приближаются к стадии практических испытаний»[1723]. Основанные на делении ядра бомбы, говорилось в докладе, могут быть доступны «в значительном количестве в течение трех или четырех лет»[1724]. Как и предыдущие доклады, этот подчеркивал не соревнование с Германией, а долгосрочные перспективы: «Следует серьезно рассмотреть возможность того, что через несколько лет применение использующих деление урана бомб, описанных в этом докладе или сходных с ними, может определять военное превосходство. Насущные соображения национальной обороны, по-видимому, требуют срочного развития этой программы»[1725].

В более подробных приложениях Комптон приводил расчеты критической массы бомбы, находящейся внутри плотного отражателя, – ее значение не превышало 3,4 килограмма, Кистяковский рассматривал, будет ли взрыв атомной бомбы столь же разрушительным по величине выделяемой энергии, как эквивалентная масса ТНТ, и подтверждал осуществимость механизма сближения двух кусков урана со скоростью в несколько тысяч метров в секунду, а один из старших физиков из комитета Комптона давал положительный отзыв о системах разделения изотопов, которые рассматривались в это время, и рекомендовал использовать «принцип параллельной разработки», то есть развивать все системы одновременно, что предполагало большие затраты, но позволяло сэкономить время, если одно или несколько направлений окажутся тупиковыми.

Важной особенностью третьего доклада было отсутствие каких бы то ни было упоминаний работ по уран-графитовым системам, которые велись в Колумбийском университете, а также плутония. Как вспоминает Комптон, создание бомбы из 235U «казалось делом более простым и дающим бо́льшую уверенность в успехе»[1726], чем создание плутониевой бомбы, но, кроме того, по этому упущению можно судить о том, насколько мнение Бриггса о приоритетах и сам Бриггс оказались отодвинуты в сторону. Еще до встречи с Комптоном Буш уже писал Джуэтту о своих планах «оставить Бриггса во главе отдела, посвященного, как сейчас, физическим измерениям» – то есть поручить ему совершенные мелочи – и организовать «новую группу с постоянным руководителем, которая будет заниматься новыми разработками». Он рассматривал кандидатуру Эрнеста Лоуренса, но по-прежнему считал, что Лоуренс слишком разговорчив: «Эта деятельность… должна проводиться в строжайшей тайне. Именно поэтому я не уверен, что Эрнест Лоуренс подходит на эту роль»[1727].

Хотя третий, и последний, доклад НАН всего лишь обосновывал уже принятое президентом решение, он по меньшей мере давал возможность произвести независимую проверку британских результатов и привлечь к общему делу американских физиков. Соединенные Штаты наконец встали на путь разработки бомбы. Инертность движения по этому пути была пропорциональна колоссальным масштабам американской научной, инженерной и промышленной мощи. Но теперь ускорение преодолело инерцию, и все начало приходить в движение.

Франклин Делано Рузвельт не подписывал никаких документов, утверждающих судьбоносное решение об интенсификации исследований, направленных на создание атомной бомбы, о котором Вэнивар Буш сообщал в