Альянс большевиков и межрайонцев — пусть и не оформленный — укрепил позиции и тех, и других. Именно май стал временем стремительного роста их влияния в столице. Войтинский писал: «Правительство приступило к работе при наилучших предзнаменованиях. Но меньше, чем через неделю, все изменилось: в рабочих кварталах Петрограда и в казармах поднялась волна недоверия, раздражения против коалиции, и день ото дня эта волна поднималась все выше, все грознее. Не апрельские дни и не июньское наступление, а именно середина и вторая половина мая принесла нам в Петрограде наиболее тяжелые поражения… Стремительный поворот настроения в народных низах объяснялся, думается мне, тем, что массы ждали от коалиции чуда… Но прошло пять дней, прошла неделя, и все осталось по-старому… Где мир? Где хлеб? Где чудо? Вместо ожидаемого мира — слух о готовящемся наступлении на фронте. Вместо хлеба — дальнейший рост разрухи, дороговизны. Безработицы. Вместо земли — какая-то статистика. Чудо не пришло!»[1394]

Ленину оставалось только напоминать: «Приступать к делу для спасения страны от неминуемой ужаснейшей катастрофы можно и должно немедленно, не теряя ни одного дня. Вся суть в том, что «новое» Временное правительство не хочет приступить к делу, а если бы захотело, то не сможет, будучи опутано тысячами цепей охраны интересов капитала»[1395].

Войтинский признавал: «Заводские митинги один за другим выносили резолюции с выражением недоверия коалиционному правительству. На многих заводах большевики предлагали потребовать, чтобы такой-то «товарищ министр» явился на митинг для доклада и объяснений… Когда меньшевики и эсеры, сторонники коалиции, доказывали, что министрам некогда ездить по заводам, в ответ раздавалось:

— С рабочими им говорить некогда, а с буржуями небось целый день разговаривают!»[1396]

Большевики создали постоянно действующие центры агитации в столице и в других крупных городах. В Петрограде главным таким центром оставался дворец Кшесинской, и все попытки выкурить из него большевиков не увенчались успехом. При том, что «бульварные газеты на все лады смаковали эту метаморфозу «проклятого особняка» — а затем пикантную «тяжбу Кшесинской и Ленина». Особняк оказался не только удачной находкой, но и — с мая — зубной болью большевиков: хозяйка выиграла у них суд. Впрочем, в дом она так и не вернулась; большевики затягивали исполнение судебного решения, и только в июле их силой вышибли оттуда»[1397].

Начальник контрразведки Никитин продолжал отслеживать работу этого главного «гнезда немецкого шпионажа»: «Обыкновенно, возвращаясь домой около 3 часов ночи, я проезжал мимо штаба большевиков, занимавшего дом Кшесинской, и всегда видел на площади немного поредевшую за день, но все еще большую толпу солдат. Иногда, сойдя с автомобиля, я пробивался к балкону, с которого говорил очередной оратор. Мои разведчики шли своими путями. Меня просто интересовал вопрос: о чем можно говорить каждые сутки, с утра до такого позднего часа, чтобы иметь столь многочисленную аудиторию… Речь каждого оратора продолжалась в среднем полчаса. Его без задержки сменял другой. Организованные станции T.S.F.[1398] могли бы позавидовать такой пунктуальности, особенно при работе, рассчитанной без малого на круглые сутки. Содержание речей было одинаково и давно нам знакомо из любого митингового выступления. Оно только дополнялось измененными рассказами, цинизм которых не уступал фантазии; но зато неизменно заканчивалось непосредственным призывом, обращенным к солдатам, стоящим под балконом, идти, идти именно им и взять то, что принадлежит другим».

Никитин рассказывал и еще одну удивительную историю. Контрразведка переехала в здание Императорского конвоя на Воскресенской набережной, где заняла два нижних этажа. «В первых числах июня, в одно прекрасное утро приезжаю и глазам не верю: верхний этаж занят «Боевым отделом Литейной части партии большевиков». Сюда же перевезены все доспехи, как флаги, плакаты, брошюры и арсенал; тут блестят и поднятые штыки. Все, что угодно, но не мириться же с присутствием в вашем доме той самой партии, о которой вы уже полным ходом ведете расследование… Ездил к Главнокомандующему и просил их убрать… Ни ген. Половцову, ни его помощнику кап. Козьмину, ни ген. Дутову, при всем их старании, не удалось найти желающих освободить нас от этого соседства»[1399].

Весьма успешно большевики повели агитационную работу среди женщин. Равные права, в том числе избирательные, были им предоставлены еще Временным правительством. Большевики же акцентировали внимание на правах детей и социальных льготах для матерей. У них яркие агитаторши — Крупская, Арманд, Коллонтай.

Большевики одержали решительную победу на петроградской конференции фабрично-заводских комитетов. 30 мая — 3 июня, где за большевиками шло уже три четверти делегатов[1400], Войтинский утверждал, что «в Петроградском пролетариате максималистские настроения охватывали в то время бесспорно наиболее активные элементы рабочих кварталов»[1401].

В мае политическая жизнь бурлила вокруг местных и муниципальных выборов. Плюрализм на первых в истории свободных выборах зашкаливал. В Петрограде только по десяти районам соревновался 71 партийный список, среди которых были и сугубо местечковые: «домовая администрация», «группа служащих в воспитательных заведениях», «группа честность, отчетность, справедливость». Большевики, как и другие крупные игроки, вставили свои списки по всем районам. На победу они не рассчитывали, конкуренты — либеральная коалиция во главе с кадетами, а также социалистический, или левый блок эсеров и меньшевиков — выглядели сильнее.

Общую платформу предложил Ленин: никакой поддержки войне, никакой поддержки правительству капиталистов, «опубликование тайных грабительских договоров» и их немедленная отмена, право всех народностей на самоопределение[1402]. К этому Исполнительная комиссия ПК добавила: отчуждение частных строений в пользу беднейших слоев, установление пониженной квартплаты, муниципализацию предприятий общего пользования (трамвай, телефон, водопровод, освещение), подчинение думам вопросов продовольственного снабжения, введение всеобщего бесплатного образования и медицинского обслуживания.