Шрифт:
Закладка:
«Когда говорят о сплошной темноте и невежестве Русского крестьянина, то все уже верят в то, что это факт, так оно и было на самом деле. Ну а, например, церковь, которая была почти в каждом селе? Само здание её было образцом красоты, а колокольный звон, его торжественность, слияние с красотой природы, росписи и картины в церкви, горящие свечи, запах ладана и благовоний, одежда священника, изумительная музыка, которую не только слышали, но и пели сами прихожане (т. е. они же и артисты) и. наконец, чтение Евангелия, величайшей из книг, полной любви и мудрости.
Дальше: резная крестьянская изба, наличники, крыльцо, окна, деревянный орнамент. Посуда, полотенца и кружева, одежда (в особенности праздничная женская), народные песни (неисчислимое их количество, одна лучше другой), танцы, игры, хороводы. Резные коромысла, дуги, сбруя, прялки — всего не перечислишь! Да! Гончарная работа, целое искусство: макитры, миски, свистульки, кувшины, горшки; деревянная игрушка…
А словесное творчество: пословицы, сказки, поговорки, загадки… Загадки приучают смолоду человека к сознанию того, что мир имеет тайну. Нет! Жизнь русского крестьянина была совсем не такой, какой её изображают теперь. Кому понадобилось всё это уничтожить? Ну, я понимаю, часть этого подлежала замене, например, посуда, одежда, игры. Но индусы, например, не уничтожили свою одежду, кто хочет — тот и носит.
Главное было — уничтожить Бога, веру, душу народа опустошить, а остальное уже шло само собой. Опустевшая душа заполнялась разным содержанием: сначала Марксизмом, потом Ленинизмом — каторжным трудом за хлеб, за то, чтобы только не умереть с голоду. Человек лишился земли и крова над головой. О земле он вообще забыл и возненавидел её, переставшую кормить, чужую. А между тем за неё было заплачено обильной кровью предков. Крыша над головой есть, душа заполняется зрелищем: хоккей, футбол, балет, телевизор (программа „Время“ и др. — „опиум для народа“), либо театр с пьесами Розова, Арбузова, Горина, Штейна, Рощина, Радзинского, Алешина, Володина и других (а сколько их грядет ещё), кино. Очевидно, всё же, прежняя жизнь себя изжила, но хороша ли та, что пришла ей на смену?
А музыка? С исчезновением духовной музыки, например в школе, её заменила немецкая музыка, главным образом. Первые впечатления ребенка связаны теперь не с Русской песней, т. е. искусством своим, созданием родного гения, а с Нотной тетрадкой Баха, увы, чуждого и всегда бывшего мне ненавистным своей мертвой механичностью. И так далее — до „симфонизма“ и додекафонии. Русская музыка превратилась в Германскую музыкальную провинцию. Мне скажут, например, а Стравинский, а Прокофьев? Но последний как раз не был ни симфонистом, ни додекафонистом, а Стравинский пришел к этому только в глубокой старости, в момент своего полного упадка»[69].
«Россия — грандиозная страна, в истории и в современной жизни которой причудливо сплетаются самые разнообразные идеи, веяния и влияния. Путь её необычайно сложен, не во всём ещё и разгадан, она всегда в движении, и мы можем лишь гадать, как сложится её судьба. Её история необыкновенно поучительна, она полна великих свершений, великих противоречий, могучих взлетов и исполнена глубокого драматизма. Мазать её однообразной, густой черной краской напополам с экскрементами, изображая многослойную толщу её народа скопищем дремучих хамов, жуликов и идиотов, коверкать сознательно, опошлять её гениев — на это способны лишь люди, глубоко равнодушные или открыто враждебные Родине. Это апостолы зла, нравственно разлагающие народ с целью сделать его стадом в угоду иностранным туристам, современным маркизам де Кюстинам или просто обыкновенным европейским буржуа. Такая точка зрения на Россию совсем не нова! Достоевский гениально обобщил подобные взгляды и вывел их носителя в художественном образе. Это — Смердяков»[70].
«„Все границы — это остатки варварства!“ — восклицает <…> политический лидер казахов, и ему не приходит, очевидно, в голову, что эти слова могли бы говорить Варвары, сокрушившие великий Древний Рим. Ничего не осталось от Варваров. Рим был сокрушен, но даже то немногое, что от него осталось, здания и храмы, триумфальные колонны и праздничные колесницы, гениальные стихотворения (Горация, Катулла, Овидия), скульптурные портреты, обломки водопровода, Аппиева дорога, многое, многое ещё и, наконец, само слово — Рим — остается для тех из нас, кто ещё живет в соприкосновении с культурой прошлого и настоящего, той, что создается и теперь в нашей стране, под нашим русским небом… А варвары… что ж, они и есть варвары, люди утилитарного, „современного“ строя мыслей, неспособные ни понять, ни, тем более, создать великое, ни оценить его. Их задача — иная: разрушить Христианство»[71].
Творчество Свиридова стало сосредоточением русской национальной музыки. Он вобрал в себя достижения предшественников, довел их до лаконичного совершенства и эмоциональной пронзительности и поставил их на определенную идейную платформу — платформу национальную, традиционную, христианскую и при этом новаторскую, но в новаторстве жизни, а не в новаторстве фиглярства. Им осуществлено концентрирующее сжатие русской музыки в эпоху разрушения, расточения и распада всего русского.
И вот эпоха распада и сжатия, кажется, сменяется эпохой восстановления и даже экспансии. До русской музыки тоже, несомненно, дойдет дело. И эта возрожденная русская музыка, несомненно, будет строиться на том музыкальном и философском наследии, которое оставил ей Георгий Свиридов. Это наследие не только мелодическое и молитвенное, но и боевое.
Что читать о Георгии Свиридове:
1) Георгий Свиридов в воспоминаниях современников / Сост. и коммент. А. Б. Вульфов; Авт. предисл. В. Г. Распутин. — М.: Молодая гвардия, 2006;
2) Музыкальный мир Георгия Свиридова / Сост. А. Белоненко. — М., 1990;
3) Свиридов Г. В. Музыка как судьба. — М.: Молодая гвардия, 2017.
Илья Глазунов
Великий реставратор
Летом 1986 года холодная Москва ненадолго превратилась в художественную Мекку. К ужасу партийных бонз, очередь на выставку работ Ильи Сергеевича Глазунова (1930–2017), открывшуюся в Манеже, превысила длину очереди в мавзолей В. Ленина. А старожилы говорили, что это ещё пустяк по сравнению с тем, что творилось на выставке того же Глазунова в 1978