Шрифт:
Закладка:
– Что можно сказать о позиции русских? Мы только что узнали всю ее силу. Противник не дурак, Кутузов все предусмотрел. А как они дерутся!.. Это показал Малоярославец, где сложили головы несколько тысяч наших солдат. Но против кого мы воевали? Против рекрутов! Еле вооруженные, едва одетые и обутые, они смело шли на смерть! Еще пара таких сражений – и от нашей армии ничего не останется. Здесь вся армия Кутузова, поэтому принимать новое сражение с нашей стороны было бы крайне опрометчиво…
– Что предлагаете, Бессьер? – приоткрыл глаза Наполеон.
– Я предлагаю, Ваше Величество, не принимая боя, возвращаться. Мы должны отступить…
– Ну не в Москву же…
– Конечно, нет, сир. По Старой Смоленской дороге на Можайск и Вязьму. На мой взгляд, это было бы самым правильным решением…
Бессьер был прав. Но лучше бы он ничего не говорил…
Его маршалы еще ничего не поняли. Пиррова победа оказалась поражением. Главные проблемы сейчас были даже не в том, что он оставлял этот проклятый варварский город, за который пришлось заплатить кровавой ценой; проблема заключалась в другом: появилась реальная опасность, что это отступление на самом деле может превратиться в бегство…
Когда императорская повозка затряслась на пригорке Старой Смоленской дороги, Наполеон попросил возницу попридержать коней. Выйдя из коляски, Бонапарт оглянулся назад. Позади тянулись многокилометровые колонны частей коалиции. На сей раз не было слышно смеха и веселых прибауток; усталые солдаты шли, понуро опустив головы. От былого боевого духа не осталось и следа – только усталость и разочарование. Вслед за Бонапартом двигалась проигравшая армия. Армия, который командовал он, Наполеон Бонапарт, проигравший военачальник. И от мысли, что, не проиграв здесь, в России, ни одного сражения, он сдал кампанию, «покоритель Европы», резко выругавшись по-корсикански, запрыгнул в коляску и крикнул:
– Трогай!..
В тот момент Бонапарт не мог признаться даже себе, что необратимое уже началось: его армия побежала…
* * *
Бригадный генерал Филипп Поль де Сегюр:
«С того момента он стал видеть перед собой только Париж, точно так же, как, уезжая из Парижа, он видел перед собой только Москву. Это было 26 октября, когда началось роковое отступательное движение наших войск… Армия шла, опустив глаза, словно пристыженная и сконфуженная, а посреди нее ее вождь, мрачный и молчаливый, который, казалось, тревожно измерял глазами расстояние…»
Трясясь на ухабах в коляске (позже коляску поменяют на сани), Бонапарт, сжавшись в комок, прикрыл глаза. Но Император не спал. Он думал. Хотя страшно хотелось заснуть и так ехать до самого Парижа. Именно здесь, на Старой Смоленской дороге, близ Вязьмы, Наполеон вдруг поймал себя на мысли, что эта «Вторая Польская кампания» перестала его интересовать. Все кончено. И чтобы это понять, не нужно было быть полководцем: он это видел в глазах своих солдат.
Париж, Париж… Все чаще во время дремы ему грезились Монмартр и набережная Сены напротив Лувра. Но, вздрагивая, он отходил от дремы, смотрел по сторонам и видел остовы домов сгоревших деревень…
Выбраться! Вот что сейчас было главным – выбраться! Выбраться отсюда навсегда! Там, на берегу речушки со странным названием Лужа, Бонапарт вдруг впервые осознал, что какие-то там казаки или мужики могли запросто его пленить; а потом пытать и… и, быть может, даже издеваться! Почему бы нет? Эти варвары могут, пожалуй, все!..
В пылу сражения он никогда не кланялся ни пулям, ни ядрам. Но мысль о плене Императора настолько встревожила, что нервы наконец не выдержали. Там же, в своей ставке в Городне, Наполеон позвал доктора Ювана и приказал:
– Хочу, чтобы вы принесли мне флакон с ядом. Надеюсь, доктор, вы понимаете, о чем я говорю?..
– Да, Ваше Величество, мне все понятно, – кивнул лейб-лекарь.
– Яд должен быть достаточно силен, чтобы меня не мучили сомнения. Не стоит говорить, что мой приказ строго конфиденциален. Надеюсь, вам можно доверять, Юван?..
– Безусловно, Ваше Величество. Врачебная тайна – превыше всего! Уже завтра Вам, сир, будет доставлено все, что нужно…
Лекарь обещание сдержал. Первое время Наполеон носил миниатюрный флакончик, доставленный ему лекарем, на шее; потом отложит в личную дорожную аптечку и даже на какое-то время забудет о нем. Вот и сейчас, двигаясь по Старой Смоленской дороге в обратном направлении, он машинально раз за разом трогал рукой выступавший сквозь шелковое нижнее белье тот флакон. Но его (флакона) час еще не настал. А когда настанет, хватит ли сил им воспользоваться?..
От всего этого начинала болеть голова. Думать ни о чем не хотелось.
Париж, Париж…
* * *
Кутузов хитро посмеивался: началось! Он перехитрил-таки Буонапартия! Русский фельдмаршал заставил французов драпать по той же дороге, которую они превратили в безжизненную. В Петербурге вновь звонят колокола: император Александр требует генерального сражения! Беннигсен, Ермолов, Евгений Вюртембергский – все они желают крупной баталии. Позиция Кутузова «бескровного вытеснения» всех их приводит в ярость. Глупцы! Битва с крупным кровопролитием выгодна только одному человеку – Роберту Вильсону. За Вильсоном – коварная Британия, весь этот шельмоватый кабинет пэров, люто ненавидящий Россию. Раз Наполеон не разбил своего врага, тогда пусть Александр пленит или уничтожит наконец «корсиканское чудовище». Для них, всех этих смитов и джонсов, совсем не важно, сколько при этом за английские интересы прольется русской крови! А Кутузову – важно! И крови, и жизней. При всем уважении к Государю, Александр – молод; он – позер. А потому и к людям равнодушен: подумаешь, солдаты. Да бабы нарожают еще! А вот быть «освободителем Европы» – это на веки вечные!
Фельдмаршала Кутузова такая точка зрения крайне раздражала. Как и нерасторопность главнокомандующего раздражала Петербург. Стратегия «старика» была непонятна. Хотя сам Михаил Илларионович лишь посмеивался. Пусть этот Бонапарт катится из России к чертовой матери! Вот и вся стратегия. Ну а дальше – частности; а если точнее, моменты тактики: максимально сохранить людские резервы при неизбежном разгроме самой могущественной европейской коалиции всех времен и народов. А вот интересы самой Европы пусть решаются отнюдь не за счет кровушки русского солдата. Было такое, знаем, проходили… Любят они, торгаши англицкие, погреть ручки у чужого очага. А пусть-ка сами повоюют с Буонапартием – тем самым, что оказался бит в России-матушке…
Сэр Роберт Вильсон, находясь в ставке Кутузова, был вне себя от гнева! И всю
