Шрифт:
Закладка:
Если зацепить на крючок еланского Шолохова – потянется суровая ниточка: от жены директора школы Анны Шолоховой, в девичестве Громославской – к её сестре Марии Шолоховой, к их отцу, бывшему станичному атаману Петру Громославскому, проживающему в писательском доме.
В августе 1937-го Еланскую школу навестили несколько комиссий подряд. Владимир приезжал в Вёшенскую, спрашивал у Михаила: что делать? Учеников – опрашивают! Родителей – опрашивают! Учителей – опрашивают! Ведут себя совершенно по-хамски! Явно готовят дело.
В центр понемногу наклёвывавшегося заговора поставили пока завуча Еланской школы – Михаила Демидовича Нестерука. Приказ № 124 по Вёшенскому районному отделу народного образования от 7 августа 1937 года гласил: «Завуч и преподаватель истории Нестерук М. Д. руководил всей вредительской, антисоветской работой в школе. Под его руководством школа пришла к полному моральному разложению.
Нестерук вместо проведения коммунистического воспитания в школе занимался рассказами контрреволюционных анекдотов, формировал мировоззрение учащихся на основе троцкистского учения.
Нестерука с работы снять».
Подпись: зав. районо Зайцев.
Начало было положено.
5 августа Вёшенский райком провёл совещание по Еланской школе. Подтвердили правильность решения районо, постановили продолжить работу по выявлению нарушений. Из Ростова торопили: «Совершенно секретно. Лично т. Капустину. № 15308. На заседании РК 5 августа разбиралось дело Еланской школы. Несмотря на то, что обличительных материалов было более чем достаточно, вы приняли по отношению Шолохова В. необъяснимо мягкое решение, в то время как его надо было привлечь к строжайшей ответственности. Немедленно дайте объяснение, чем это вызвано? Шацкий».
Ещё месяц ушёл на дополнительный сбор материала.
3 сентября 1937 года состоялось следующее заседание Вёшенского райкома по Еланской школе. Протокол заседания свидетельствовал: «Еланская средняя школа в течение ряда лет находилась под покровительством врагов народа Лимарева, Лугового, Логачёва, создавших в школе показной блеск, видимость достижений, чем самым скрывали истинное положение вещей в школе. Под прямой защитой и покровительством врагов народа в школе укоренились чуждые и враждебные элементы, которые прочно свили свои контрреволюционные гнёзда и в своей идеологической работе протаскивали троцкистстко-фашистскую контрработу.
Директор школы Шолохов при прямом руководстве врагов народа проводил вражескую работу в школе, направленную на развал учебно-воспитательной работы. В школе открыто пропагандировался троцкизм, фашизм».
«Завуч и преподаватель Нестерук игнорировал марксистско-ленинское учение об общественно-экономических формациях, заменяя его буржуазным, контрреволюционным учением. При изучении Древнего Востока Нестерук доказывал существование там феодальной формации. Нестерук в школьной стенгазете, в заметке “В поисках правды” протаскивал троцкистскую пропаганду, фашизм, Нестерук в своей вражеской работе имел помощников: Гуляева и белогвардейского офицера Каргина. Всё проходило в школе под руководством Шолохова В. А.
Шолохов преподавал историю ВКП(б) в 9-м классе с троцкистской позиции. Данная им периодизация истории ВКП(б) с достаточной явностью говорит о том, что всё преподавание проходило с точки зрения на историю бандита Троцкого».
Всего этого уже хватало не только для уголовного дела и тюремного срока, но и для высшей меры.
Постановили: «За полный развал работы в школе, за пособничество врагам» Владимира Шолохова снять с должности директора, исключить из рядов ВЛКСМ. Нестерука – убрать с должности завуча. Уволить двух преподавателей.
Ждите гостей теперь. Чтоб при звуке мотора сердце останавливалось.
…Ну что, товарищ писатель, достаточно тебе?
Тимченко, как ни старался, всё равно перестал устраивать ростовское руководство. Он работал аляповато, криво, неумно. В первых числах сентября на его место прислали другого – Ивана Васильевича Кравченко, 1899 года рождения, участника Гражданской, бывшего начальника районного отделения НКВД соседнего Базковского района. В Базках Кравченко уже пересажал всех, до кого дотянулся. На отличном счету был. Перевод ему пока не оформляли в надежде, что он всё, что требуется, проделает в Вёшенской быстро.
4 сентября до Михаила Шолохова дошла поразительная новость. Иван Ульянович Иванов, председатель крайисполкома, член тройки, шолоховский гость, с которым за двое суток в августе полста раз чокнулись пузатыми рюмками – за партию, за товарища Сталина и за всё сопутствующее, – арестован. Его обвинили в подготовке теракта против руководителей ВКП(б) и советского правительства и участии в контрреволюционной троцкистской организации.
Значит, он всё-таки по своей инициативе приезжал, а не по евдокимовской?
Теперь Шолохова ещё и к Иванову привяжут? Явятся выспрашивать, о чём они тут два дня толковали?
Иванова расстреляют 29 сентября.
* * *
Евдокимов запросил санкции на арест Шолохова лично у Сталина.
– За что вы хотите арестовать товарища Шолохова? – спросил Сталин.
– Он встречается с бывшими белогвардейцами. Вьёт антисоветское гнездо в своей станице… – начал Евдокимов.
Сталин невозмутимо перебил:
– Как же писатель должен писать о белогвардейцах и не знать, чем они дышат?
Он издевался, и Евдокимов это понял.
Ответь Сталин иначе – «Ефим, сам разберись, это твой край», – и всё: здесь финал.
Закусив зубами улыбку, Евдокимов вышел бы из сталинского кабинета – скорее, скорее в Ростов.
И дальше так.
В левой части протокола: «Дело №… по обвинению Шолохова Михаила Александровича, 1905 г.р., урож. хут. Кружилинский Вёшенской станицы бывш. Донецкого округа, осуждённого по ст. 58/10 и II УК. Обвиняется в том, что вёл контрреволюционную деятельность против советской власти и ВКП(б)».
В правой колонке: «Шолохова Михаила Александровича, – и далее строчными буквами, а то вдруг исполнитель близорук, – РАССТРЕЛЯТЬ».
Печать. Подпись.
Конвой – два дюжих парня, один всё цыкал зубом по пути, – привёл бы по тусклому коридору Шолохова к грязной двери. Поставили бы лицом к стене. Постучались бы в дверь.
– Заводите, – сипло отозвались бы оттуда.
Маленькая прокуренная комнатка. За столом человек – мужчина с сизым, несвежим лицом, с будто бы пыльными глазами. Это прокурор.
На столе кипа дел, одно раскрыто.
– Шолохов Михаил Александрович? – прокурор сверил бы известное по советским газетам и открыткам, продававшимся в киосках Союзпечати лицо – с лицом приговорённого.
Похож. Он.
– Шолохов Михаил Александрович. Вы обвиняетесь в том, что вели контрреволюционную агитацию и прочую деятельность, направленную против советской власти и ВКП(б), и приговорены к расстрелу.
Приговор объявляли за несколько минут до убийства. Чтоб ни с кем не успел перекинуться словом или наложить на себя руки.
Эти двое дюжих – один еле сдерживается, чтоб снова не цыкнуть зубом, – толкнув в плечо, вывели б Шолохова из кабинета. Он успел бы заметить, как прокурор нервическим движением сизой руки закрыл дело, захлопнув его лицо.
Расстрельная комната двумя этажами ниже. В ушах гул, как будто нырнул на самой большой донской глубине, посреди реки – и поплыл, крепко загребая, ко дну.
И вода всё туже, и воздуха всё меньше.
Втолкнули в комнату.
Этот запах – он его знал. Он же охотник. Это кровь, это
