Шрифт:
Закладка:
– Что по Луговому и прочим? – спросил Ставский.
– На Лугового и Логачёва материалов предостаточно. Логачёв уже дал показания, изобличающие их контрреволюционную деятельность. Луговой до сих пор не сознался, несмотря на явные факты вредительства и многочисленные показания на него.
Помолчал и добавил:
– И по Шолохову тоже есть факты. Которые проверить нельзя, в силу некоторых обстоятельств.
Ставский вскинул брови: каких?
– Если б это был не Шолохов с его именем, – он давно бы у нас был арестован, – сказал Евдокимов.
Ставский кивнул. Если бы не был, то был бы, понятно. Но вы его не арестовали и не арестуете, потому что боитесь Сталина.
Про письмо Красюкова из тюрьмы Ставский ничего Евдокимову не сказал.
В отчёте Сталину он резюмировал: «Очевидно, что враги, действовавшие в районе, прятались за спину Шолохова, играли на его самолюбии (бюро райкома не раз заседало дома у Шолохова), пытаются и сейчас использовать его как ходатая и защитника своего.
Лучше всего было бы для Шолохова (на которого и сейчас влияет его жены родня, – от неё прямо несёт контрреволюцией) – уехать из станицы в промышленный центр, но он решительно против этого, и я был бессилен его убедить в этом.
Шолохов решительно, категорически заявил, что никаких разногласий с политикой партии и правительства у него нет, но дело Лугового вызывает у него большие сомнения в действиях местных властей…
Мы условились, что он будет чаще писать и приедет в ближайшее время в Москву.
Но основное – его метание, его изолированность (по его вине), его сомнения вызывают серьёзные опасения, и об этом я и сообщаю».
Письмо было по сути чиновничьим, выполненным безупречно.
Если Шолохов окажется врагом – то в письме уже были выражены опасения о таком исходе.
Если Шолохов врагом не окажется – то в письме присутствует товарищеская забота генерального секретаря Союза писателей.
Ставский сделал всё, что мог. Решение принимать было не ему.
* * *
На донесении Ставского Сталин собственноручно написал резолюцию: «Тов. Ставский! Попробуйте вызвать в Москву т. Шолохова дня на два. Можете сослаться на меня. Я не прочь поговорить с ним. И. Сталин».
Позвонили Шолохову. Он немедленно выехал.
Топтуны нового районного начальника НКВД Кравченко проводили Шолохова до самой Москвы. Евдокимову доложили: наш опять поехал в столицу – хозяин вызвал. Краевой начальник еле сдержался, чтоб не выругаться матом. Надо было с Луговым, Красюковым, Логачёвым сразу всё решить, а не мешкать.
На 25 сентября Шолохову назначили встречу в Кремле.
За полчаса до него, в 16.00, в сталинский кабинет пришёл Молотов. Сталин коротко обсудил с ним подготовку к выборам в Верховный Совет и список кандидатов. Перекинулись парой слов о Шолохове, сверили мнения. Мнения совпали.
В 16.10 вошёл Ежов. Доложил общую ситуацию по работе Евдокимова.
В 16.30 впустили Шолохова.
Разговор продолжался полтора часа.
Содержание неизвестно, но догадаться можно. Шолохов вкратце напомнил, как складывались отношения с предыдущим руководством – Шеболдаев и его окружение. И что в итоге Шолохов оказался прав: Шеболдаев враг, он арестован. Была надежда, что с Евдокимовым сложится иначе, но тот буквально с первого дня повёл себя ещё жёстче и нетерпимее.
И далее – про Лугового и его работу, про Логачёва, про Красюкова, про всех остальных. Про атмосферу в станице Вёшенской – прослушка, аресты, доносы, прослушка, аресты, доносы…
Его слушали внимательно, иногда задавая уточняющие вопросы.
Сталин сказал: разберёмся, товарищ Шолохов. Если указанные вами невиновны – их отпустят. Товарищ Ежов, надо доставить всех названных товарищем Шолоховым в Москву.
Напоследок Сталин спросил:
– Есть к вам вопрос, товарищ Шолохов. Как вы смотрите на то, чтоб участвовать в предстоящих выборах в Верховный Совет? Вы много работаете, как общественник, болеете за земляков. Мы это видим, ценим. Вы смогли бы стать хорошим депутатом.
* * *
Рассказывает Пётр Луговой.
«Как-то ночью меня посадили в тюремную машину…»
«…я покинул новочеркасский централ, еле живой, но ещё крепкий духом».
«…привезли в Ростов, на ул. Энгельса, 33, посадили в одиночную камеру, окна которой – в потолке – выходили на мостовую. Когда часовой, прогуливаясь около здания НКВД, сапогами наступал на толстые стёкла окна, удары каблуков эхом отдавались в камере: окно не стояло, а лежало на мостовой, было плашмя вделано в мостовую, в тротуар, по нему стучали ногами и прохожие…»
«В камере было жарко, одна стена была горячая, в соседней камере стояли какие-то котлы. Я попросил надзирателя дать папироску, он дал. Я закурил. До чего показалась мне хороша папироска! Я давно не курил, а не отвык, хотелось курить. Через день меня повели в канцелярию, дали мне папирос, хлеб, консервы, табак. Посадили в машину и отвезли на вокзал, посадили в столыпинский вагон, прицепили к поезду и куда-то повезли. В купе вагона я был один, кто был в соседнем купе, я не знал. Но потом в дороге, на другой день, я услышал голос соседа по купе».
Им оказался Логачёв.
«Я узнал, что доставлен в Москву, в Бутырскую тюрьму. В камере народу было много, даже слишком много. По обе стороны стен сделаны нары, заключённые спали и на них, и под ними. Мне пришлось как новому “поселенцу” спать под нарами. Пол был холодный, кафельный, но меня спасала меховая кожаная куртка. Кормили здесь лучше, давали больше хлеба. Борщ был неплохой, на второе давали пшённую кашу. Я стал понемногу оживать».
«На допросы меня не вызывали».
* * *
Философ Георгий Федотов (в 1925 году уехал в Германию и на родину не вернулся) в середине 1930-х отметил очень точно: Сталин «хочет быть не вождём партии… а вождём страны». Для того чтобы стать вождём страны, чересчур партийные писатели – не нужны.
Да, как известно, незаменимых не бывает. При желании Шолохова могли бы заменить: наверняка думали о Фадееве, думали о Леонове и Катаеве, быть может, даже о Всеволоде Иванове думали. Это если брать из их поколения.
Отбился б Шолохов от партийных рук, нашли б кого поставить на пустое место, выборы и без него состоялись бы.
Но, кажется, здесь промелькнуло у Сталина помимо рационального что-то почти человеческое.
У него были специфические представления о дружбе и верности. Но они безусловно были. Ближайший сталинский круг руководителей – Молотов, Будённый, Ворошилов – сформировался ещё в годы Гражданской, и эти люди всегда оставались рядом с ним.
Когда Сталин звонил Пастернаку, чтоб
