– Глупый священник! – прошипел он. – Я могу одной рукой содрать кожу с твоего лица, как кожицу с виноградины. Я могу сжимать твой череп до тех пор, пока не вытечет мозг! И ты смеешь произносить Его имя в моем присутствии? Ты близок к смерти, священник. Будь осторожен, очень осторожен! Если ты еще раз помянешь это имя, я отверну тебе голову, и сделаю это очень медленно, ты понял?

Пальцы вампира напряглись, и Сильвера выпучил глаза. Он тихо застонал. Но как только священник закрыл глаза, Вулкан разжал пальцы и отошел, переводя взгляд на Уэса. Вдруг вампир моргнул и потер висок. Уэсу показалось, будто бы он получил какое-то повреждение, хотя трудно было сказать, как это могло случиться. Уэс подполз к Сильвере. Священник был еще жив, но из носа под нажимом вампира хлынула кровь.

Скрестив ноги, принц Вулкан сел на стол возле золотой урны, над которой кружился столб песка. Отблески огня замерцали на нем, превращая в святотатственную икону с оранжевой кожей и зелеными самоцветами глаз.

– Грандмастер ошибся, – сказал он Уэсу одновременно стальным и бархатным голосом. – Теперь я сильнее его. Я выучил все уроки, и больше мне нечему учиться. Он ошибся. Ничто не может повредить мне. Я навсегда останусь юным, во веки веков…

Он сцепил руки и рассмеялся. И этот леденящий душу детский смех еще ближе подтолкнул Уэса к грани безумия.

XVII

Палатазин и Томми продвигались по темным катакомбам, следуя за лучом фонарика. Они поднялись по еще одной череде каменных лестниц, оставив лай собак далеко внизу, и очутились в лабиринте просторных комнат с высокими потолками. Одни были пусты, в других лежал всевозможный хлам: коробки; кипы газет, в которых гнездились крысы; старая, негодная мебель; разбросанные повсюду плакаты и фотографии времен славы Кронстина. В одной из комнат фонарик высветил большие деревянные ящики, все, как один, пустые, с трафаретными надписями: «ОСТОРОЖНО… ХРУПКИЙ ГРУЗ… ЭТОЙ СТОРОНОЙ ВВЕРХ».

А потом им стали попадаться гробы.

Некоторые из них были уже открыты, на земляной подушке сохранились отпечатки тел, которые там лежали. Обнаружив первый закрытый гроб, Палатазин застыл от отвращения, внутри все на мгновение сжалось, и он понял, что нужно спешить, пока у него не сдали нервы или Бенефилд внизу не начал кричать. Он передал Томми фонарь, положил рюкзак на пол и вытащил кол.

– Кое-кто из них еще спит, – прошептал он и заметил белые завитки собственного дыхания в холодном воздухе. – Этот может проснуться, как только я открою крышку, так что мне придется проткнуть его как можно быстрей. Я не знаю, что потом случится. Просто держи фонарь ровно, хорошо?

Томми кивнул. Его глаза сверкали, как новенькие четвертаки, и он изо всех сил крепился, чтобы рука не дрожала. «В кино все смельчаки, – с бешено бьющимся сердцем сказал он себе, когда Палатазин с колом и молотком в руках шагнул к гробу. – А здесь нет прожекторов под потолком, нет тумана из сухого льда, плывущего под ногами, нет Питера Кушинга с его мудрым отважным видом, только Палатазин, с грязным, вспотевшим лицом, протягивает дрожащую руку к крышке гроба».

Там лежал очень красивый юноша со скрещенными на груди, словно для защиты, руками. Светло-карие глаза с красными прожилками злобно смотрели на Палатазина сквозь молочно-белые веки. Он был голым по пояс, в одних обтягивающих вельветовых джинсах коричневого цвета, на обнаженной груди висел на цепочке золотой анкх[87]. Томми почти сразу узнал в нем звезду фильма об уличных гонщиках под названием «Город грома» с канала Си-би-эс. В других обстоятельствах Томми мог бы попросить у этого человека автограф. Вот только он не был больше человеком, он был одним из них.

Палатазин скинул крышку. Когда луч фонаря коснулся лица, вампир, оставаясь на границе сна и бодрствования, отодвинулся чуть в сторону. Рот приоткрылся в беззвучном рычании. Палатазин с ужасом понял, что пальцы вампира крепко сомкнуты на его бицепсах, а предплечья приподняты так, что добраться до сердца невозможно. Под полупрозрачными веками что-то шевельнулось – проблеск сознания, быстрый и холодный, как ртуть. Вампир вот-вот должен был проснуться.

Палатазин наметил точку удара. Он приставил острый конец кола к ямке под горлом юноши-вампира. Потом уперся ногами и, напрягая все силы, опустил молоток. Холодные руки вампира тут же вцепились в левое запястье Палатазина, пытаясь сломать его, но было уже поздно. Молоток ударил с жутким хлюпающим звуком, и кол разорвал плоть вампира, пронзив его голову. Глаза открылись, сверкнув ненавистью, которая могла бы разгрызть Палатазина до мозга костей. Изо рта твари с жутким скрежетом выполз черный раздвоенный язык. Извиваясь всем телом, вампир ухватился за кол обеими руками… и начал вытаскивать его из бескровной раны.

Палатазин быстро достал из рюкзака второй кол, нацелился в точку над сердцем твари и глубоко засадил его одним ударом молотка, словно разрезал ножом гнилой сыр. Тело вампира яростно забилось, рот открылся еще шире и защелкнулся с грохотом пистолетного выстрела. Из раны начала подниматься красновато-черная жидкость, от которой шел запах склепов и всех тех злобных тварей, что скрываются во тьме, перерезают детям горло и похищают младенцев. Палатазин отшатнулся назад, когда черные щупальца этой слизи потекли по тяжело вздымающейся груди и животу вампира. Он не хотел, чтобы эта дрянь коснулась его, боясь, что будет проклят навеки, если это случится. Это был отвратительный вампирский ихор, вино Люцифера, льющееся из треснувшей бочки. Тело вампира внезапно напряглось, руки потянулись к Палатазину. В пронзительных глазах вспыхнула жажда мести, голубое пламя, въевшееся глубоко в череп. Томми шумно глотнул воздуха и отвернулся, но Палатазин чувствовал, что должен досмотреть до конца. Почерневшее лицо опало, словно было восковой хеллоуинской маской, секунду-другую пламя еще горело в пустых глазницах, а потом внезапно потухло. Что-то темное и ужасное скользнуло сквозь Палатазина – промозглое дыхание холодного ветра, который шепчущий крик принес с собой и потом вихрем умчался прочь. Мертвое тело вампира уже начало ссыхаться, словно ноябрьский лист.

– Боже мой! – хрипло пробормотал Палатазин.

Правая рука, та, что нанесла смертельный удар, казалось, наполнилась силой и как будто звенела от нее. Ей хотелось ударить снова. Палатазин поднял рюкзак и повернулся к Томми. Лицо мальчика посерело, как у девяностолетнего старика.

– Ты готов продолжать? – спросил его Палатазин.

– Ага, – ответил Томми.

Его слегка покачивало, он не решался взглянуть на