– Сейчас всё бросите и пойдёте мыть полы? – не верил своим ушам Малой.

– Ты же наш боевой товарищ, – сказал Набоб. – У нас такой душевный порыв. Почему тебя удивляют наши душевные порывы?

Пёстрый смотрел на Набоба с восхищением.

– Стебётесь? – Малой побагровел – нас всех уже немного цепануло. – Сидеть на месте! Пить водку! Есть шашлык!.. Лукум, наливай!

Очередная бутылка подходила к концу. Пёстрый, бросая на нас скорбные взгляды, обгладывал шампур. Набоб больше не кричал «Нет, нет!», когда Малой подкладывал ему в тарелку сочные куски печёного мяса. Лукум сидел на корточках, привалившись спиной к стволу грецкого ореха, с шампуром в одной руке и смартфоном в другой – на экране какие-то душманы с автоматами бегали среди развалин и стреляли по живым людям. Я смотрел на Малого, и мне было легко от водки и тяжело от того, что мой боевой товарищ сходит с ума.

– …На плащ-палатку его положил да по снегу и потянул, – говорил Пёстрый. – На плечах не осилить – здоровый больно, прямо бык. Тяну, а он стонет и бормочет что-то. Мне всё не разобрать – тащить тяжело, а встану, оглянусь, и жаль его так, что сил нет – кровь из него ручьём хлещет. Так слов и не разобрал – дотянул, а он уже мёртвый…

– …С чужаком мириться можно, – говорил Набоб. – Чужой солдат ушёл, и сам рад, что до дома живой добрался. Пришлых сдуло – и нет их. А на гражданской как? Как ты с нациками мир заключишь? Они эту землю своей объявили – вас, правда, спросить забыли… По их выходит – и они, и вы тут разом хозяева. Вот и получается, что на гражданской до конца воюют, до последнего истребления…

– …Казачки́ здесь почему слабину дали? – говорил Малой. – Потому что они от рода к коню привыкли. В крови у них от предков не на товарища, а на коня надежда. Чуть что не так – конь с поля вынесет, от врага сбережёт. А в пешем-то строю другая отвага нужна – не перелётная, а чтоб бойцы сваей стояли и друг другу спины прикрывали…

– …Мёртвую воду слышно – плещет, – говорил я. – Сижу в окопе – тихо, звёзды большие, яркие, и не скажешь, что война на свете. И вдруг – будто холодок потянул – внутри меня голос немирный. Снаружи благодать: ветер ласковый траву колышет, кузнечик трещит, а внутри звуки такие – жди беды. Тут и началось – пулемёты застучали, мины, «грады»… и пошла писать губерния…

– …Я здесь по нашей партизанщине тоскую, – говорил Лукум. – Тут носом поведёшь – кругом волей тянет. Народ порядка ждёт, а под ноздрёй – одна воля. Им бы к воле и порядок – тут тебе и свобода… А по мне и не надо ничего – только б воля одна. Потому и не женюсь – не наседка, не хочу над семьёй крылья разводить. Они мне, крылья, для полёта… Если тут рванёт – я снова под ружьё…

Ночь запечатала город. Небо очистилось, и в его лиловой черноте пёстро горели крапины звёзд. Где-то вдали дважды громыхнул приход. Мы сидели с Малым под грецким орехом, друг против друга, упёршись лбами, словно замершие в поединке бараны. Нас покачивало даже в такой крепкой сцепке. Все остальные расползлись по дому и, должно быть, уже спали.

– Ты дурак! – говорил Малой. – Съесть Матильду! Совсем уже?.. Съесть Матильду! Нет, ты дурак?.. Это же вязка… Слыхал? Ты в этом что-нибудь вообще… того? Моя принцесса потекла, а у заводчика в Макеевке – кобель… Чемпион породы! Ты понял? Свадьба! У Матильды свадьба! Понял? Два раза надо им… Сегодня – первый… Свадьба! У заиньки моей, Матильдочки, цыплёночка… Ну ты дурак… Чтоб я!.. Чтобы её!.. Завтра заберу красавицу… Э-эх-ма! Свезёшь меня в Макеевку? Щенка алабайского тебе оставлю… Хочешь?.. А?.. Свезёшь?..

* * *

Хорошенько потоптав местность и определившись с позициями, на третий день наконец вышли на задание.

Расплёскивая грязь и раздвигая лужи, «шишига» прошила железнодорожную насыпь сквозь бетонную нору, поколесила по разбитому асфальту извилистой дороги, миновала одноколейный железнодорожный переезд и встала возле отходящей на террикон грунтовки. Голец, подымив сигаретой вместе с выгрузившимися бойцами, залез в кабину и покатил обратно. Кокос-багатур – степной великан – отправился к стоящему неподалёку вагончику-бытовке, чтобы согласовать с местными наш выход – не дай бог, накроют огнём свои.

– Выступаем, – сказал, вернувшись. – Порядок боевой. Первый – Набоб, второй – Лукум, потом – я. За мной – Пёстрый, за ним – Фергана. Алтай – замыкающий. Дистанция – три метра. Пошли!

Забросили за плечи мародёрки, разобрали оружие и двинулись на террикон. Сначала дорога шла вверх полого, потом стала забирать всё круче и круче. Под ногами хрустела мокрая до черноты отсыпка. Шли, как по минному полю – гуськуя. Я на ходу передёрнул затвор, загнав патрон в патронник, отщёлкнул магазин и, пошарив в кармане, снарядил его ещё одним. Теперь в «плётке» было не десять, а одиннадцать патронов: не лишнее – война полна неожиданностей.

Задача замыкающего – держать тыл. Крутил головой, как байбак у норы, иногда разворачивался и какое-то время, с оглядкой, пятился задом. Здесь следовало быть настороже, каждые заросли кустов могли скрывать опасность – укропы всё чаще выдвигали вглубь нашей стороны свои диверсионно-разведывательные группы.

Впереди показалась развилка. Одна дорога уходила круто вверх и вправо – наш путь на Ящера, – другая отворачивала и, сначала тоже забирая вверх, а потом спускаясь и стелясь низом между Ящером и карьером, вела в сторону позиций ВСУ.

Голова цепочки уже ушла за поворот, как вдруг по группе, от передних к задним, будто волна на трибуне стадиона, пробежал сигнал – разведчики вскидывали над плечом сжатый кулак и каждый, встав на одно колено, брал под прицел свой сектор. Я быстро развернулся и вогнал бесчувственный наколенник в сырую землю. Флажок предохранителя снят, указательный палец – на скобе спускового крючка. Что впереди – разберутся бойцы головы, моё дело держать тыл с подступающими к дороге кустами.

Услышал, как за спиной в тишине хрустит грунтовка, и быстро кинул взгляд через плечо: из-за поворота накатом, с заглушённым двигателем, по-хозяйски экономя на спуске горючее, выполз автобус с рабочими из карьера. Как ни в чём не бывало автобус двинулся вниз, вдоль ощетинившейся цепочки ополченцев. Чёрт! Работяги из окон не то с любопытством, не то с удивлением смотрели на бойцов. Чёрт, чёрт! Что за война?! Комбинат продолжал производить флюсовый доломит, известь