Никола встал, чтоб идти к ним навстречу.

Юра вскочил.

— Не ходи, Николка!

— Отстань, Юра!

— Никола, не ходи!

Это прозвучало, как рыдание.

— Глупости, Юра! Ведь у нас винтовки.

И пошел.

Юра за ним.

Они спустились по лесной опушке к лугу и, выйдя на него, остановились в пятидесяти шагах от тех троих.

У Адама Хрепты страшно заколотилось сердце.

Они сошлись. Никола подал Ясинко и Сопко руку. На Адама не обратил внимания. В голове у Адама промелькнула вчерашняя сцена в саду Лейбовичевой корчмы: на столе — голый отец со вскрытым животом, рядом — господа, а на заборе — он, грозящий кулаками и стаскиваемый жандармами. Никола о чем-то говорит с Ясинко. Юра остановился поодаль, держит винтовку на боевом взводе, не спускает глаз с их топоров, следит за каждым движением.

— Что нового на селе?

Ясинко стал рассказывать о вчерашнем приезде господ, высмеивать нового жандармского капитана.

— Тебе не надо тут быть, Никола! — сказал Юра. Нет, почти крикнул.

Никола окинул взглядом луг и часть леса у себя за спиной.

— Правда, спрячемся от дождя.

Они пошли глубже в лес. Впереди Никола, за ним Ясинко, потом Сопко, последним Адам, а в четырех шагах позади него, с винтовкой на изготовке, Юра.

Ясинко, обернувшись, быстро обозрел всю картину и, при виде мрачного лица Юры, засмеялся:

— Что это ты, Юра, за нами, как жандарм с ружьем шагаешь?

Никола тоже обернулся, остановился. Весело поглядел на брата. Потом пробежал глазами по лицам товарищей. Кивнул на Адама.

— А ему здесь чего надо?

Адам почувствовал, что бледнеет.

Юра крепче сжал винтовку в руках и вперил в брата вопросительный взгляд.

— Помогал мне обороги огораживать, ну и пошел с нами, — ответил Игнат.

Веселые глаза Николы, его улыбка и чуть заметное покачивание головы ответили Юре: «Без глупостей, Юра!»

Странная процессия, похожая на группу пленных под охраной, молча двинулась дальше. Повернула к покрытому орешником косогору.

Остановилась на лужке посреди него. Дождик моросил, не переставая. Но был уже полдень и стало немного светлее.

Тут они сели полукругом. Никола на правом конце, рядом Игнат, потом Ясинко, Адам и слева, опять на несколько шагов поодаль, Юра. Братья оказались прямо друг против друга. Земля была здесь вся покрыта шуршащей ореховой листвой и усеяна мелким хворостом, так что если б кто захотел подойти незаметно, его приближение сейчас же выдал бы шум шагов. Никола был спокоен.

Но не Юра. У того было предчувствие беды. Почти уверенность. Как в тот раз, весной, когда бог лесов вывел его прямиком на Зворец, к больному брату. Он явственно чуял нависшую опасность. Она была здесь, рядом, касалась каждой точки его тела. А так как Никола не ощущал ее присутствия в каждом глотке воздуха, которым дышал, не замечал ее запаха вокруг, не догадывался о ней по тоскливому ощущению под ложечкой, Юра чувствовал, что вся ответственность падает на него одного. Его глаза и нервы были начеку. Только выдержать! Не устать! Отдых — после того как уйдут. Завтра. Может быть, всю жизнь. Только не сегодня!

Ясинко с Игнатом стали опять рассказывать о собрании, о новом жандармском капитане, о толках крестьян насчет его бессмысленных предложений, о том, что говорят выпущенные из тюрьмы. Обо всем, только не о Дербаке Дербачке. Но Никола как нарочно вдруг перебил их, обратившись к Адаму:

— Жалко отца-то, Адам?

Тот испугался.

— Понятно, жалко.

Никола пристально посмотрел на него.

— Ничего не поделаешь, — промолвил он.

И, помолчав, прибавил:

— Ты женишься, говорят?

— Женюсь.

— Приходи, дам на свадьбу.

«Ни черта уж ты мне на свадьбу не дашь!» — подумал Адам.

Тут Игнат принес в горшочке воды и стал брить Николу. Настороженность Юры напряглась до предела. Он видел только, как белая мыльная пена на щеке у брата постепенно исчезает от движений Игнатовой руки. Винтовка на коленях Юры стала как живая; он остро ощущал пальцами холодное прикосновение спускового крючка.

«Может… сейчас? — спрашивал себя Игнат, скользя бритвой по горлу Николы. — Уговор был другой, но подвернется ли нынче еще такой случай?» Но, взглянув искоса на Юру, увидев его рысьи глаза и будто случайно направленное в эту сторону дуло винтовки, не подавая вида, продолжал бритье. Намыленная физиономия Николы несколько раз ласково улыбнулась Юре.

«Господи, только зря убегают дорогие минуты, — думал Адам. — Игнат струсил… Неужто мы за весь день так ничего и не сделаем?»

Нервы Юры не выдержали такого продолжительного напряжения.

— Никола, Николка, уйдем отсюда!

Это было нетерпеливое рыданье упрямого ребенка. Глаза его впились в глаза брата.

Но Ясинко развязал переметную суму, свой двойной мешок, и достал оттуда харчи: брынзу, лук, еврейский пшеничный хлеб, бутылку спирта. Подбор не случайный: ежели запивать мягкий белый хлеб спиртом, быстро опьянеешь.

Вынули ножи, стали закусывать, прикладываясь к бутылке. Вокруг еды расположились немножко иначе: Ясинко с Адамом подсели ближе к Юре, Игнат Сопко оказался сейчас же позади Николы. Уперев конец топорища в покатый склон, он сидел на обухе.

И тут-то свершилось.

Когда Никола наклонился, чтобы взять бутылку со спиртом, стоявшую у его ног, Игнат Сопко, не спеша, поднялся, взял в руки топор и, медленно потягиваясь, поднял его кверху:

— Эх, что-то нынче поясницу ломит!

Но тут топор со свистом опустился вниз, впившись острием в голову, прямо в подставленные затылок и темя.

Юра выстрелил. Вскочил на ноги.

Адам схватил его сзади за плечи. А Ясинко спереди рубанул по голове. Но так как Юра рванулся и отклонился назад, чтоб освободиться из рук Адама, удар пришелся не на темя: лезвие, только оцарапав лоб, со всего размаху погрузилось в живот. Показались внутренности.

Юра выстрелил еще раз. Потом вырвался и с распоротым животом побежал. Ясинко поднял его винтовку и с шести шагов пустил ему пулю в спину. Юра упал. Несколько мгновений он дергался, царапая камни и кусая землю.

Кинулись к Николе, чтобы добить, если подаст признаки жизни. Но, повернув его навзничь, увидели, что у него уже мутнеют глаза.

«Конец… Дело сделано!» — пронеслось у них в мозгу.

В воздухе стоял горький запах прелого орехового листа. Было страшно тихо. Моросил дождь. В висках у Адама неистово стучала кровь.

Чтоб ни с кем не встречаться и не разговаривать, они до вечера оставались в лесу. Бродили без цели по тропинкам, отдыхая после отвратительной работы, осмотрели возле какого-то ручья свою одежду и обмыли топоры, потом долго сидели