Игнат Сопко, бледный, прибежал к Ясинкам. Вызвал Данила на двор.

— Ты после собрания видел Николу? — выдохнул он ему сразу, как тот к нему вышел.

— Нет.

— Плохо, Данило!

И потащил Ясинко огородами к реке.

— Откуда же Никола узнал, что Дербачок грозится?

В глазах Игната был страх.

— Не знаю, Игнат. Я пойду к нему послезавтра: муку и сыр понесу. А ты его не видал?

— Видал. Утром встретил его с Юраем, когда на луг «У ручья» сено ворошить ходил. Они меня, видно, ждали. Но — странное дело — ни о чем не спрашивали…

— А о том, что Васыль грозился, ты ему ничего не говорил?

— Нет… Дело скверное.

В испуганном сознании Сопко всплыл вчерашний подозрительный взгляд Шугая, его мимолетный вопрос: что делает Дербак Дербачок? Верно, мол, после второго предупреждения — пожара хаты — больше не путается с жандармами?.. Всплыли и злые улыбки Юрая.

— Отчего не сказал? — спросил Ясинко.

— Побоялся. Ведь Васыль заставлял меня отыскать ему Николу.

Они стояли на каменистом берегу Колочавки. Глядели на текучую поверхность и на скалу над ней. Со скалы сбегал, крутясь, узенький белый водопад, похожий на сученую нитку.

— Плохо дело, Данило. Видно, у Николы есть связь с кем-нибудь из старых товарищей.

— Да, не иначе.

— Данило! Ведь Юрай нас всех перестреляет.

— Ну да, всех как есть перебьет.

— Убьем его, Данило!

Страшное слово, которого в знойном лесу возле Заподринской полонины ни один из них не решился вымолвить, наконец, было произнесено.

— Убьем, Игнат!

У обоих бешено колотилось сердце. Перед глазами Данила Ясинко мелькнуло острие топора, которое тогда на Заподрине… серебристое, искрящееся.

— Когда, Данило?

— В понедельник. Послезавтра.

В это время Адам Хрепта уже в третий раз заглянул к Сопко. Ему был нужен Игнат. Он в исступлении искал его по всему селу. Бегал по огородам, по хатам, вне себя от злобы и горя.

Ему все время мучительно ясно представлялся мертвый отец с остекленевшими глазами, лежащий на ряде скошенной травы, и душу его терзала жажда мести. Он уничтожит убийцу! Пускай на защиту злодея встанут все силы ада, пускай он напоен всеми колдовскими снадобьями, какие только существуют на свете, Адам уничтожит его! И тут должен помочь Игнат. А начнет упираться, Адам закричит на весь мир, кто убил возле Буштины семью «американцев», кто устраивал все эти грабежи весной, когда Никола больной лежал в постели. Он и себя не пощадит, все расскажет — только попросит у капитана отсрочки, чтоб отомстить. Он должен уничтожить убийцу! И уничтожит его! Бог свидетель — уничтожит!

Адам искал Игната Сопко. Ярость его росла с каждой минутой; он уже не расспрашивал людей, а рычал на них. Но они не обижались, понимая его состояние. Наконец, возле церкви кто-то сказал ему, что видел, как Игнат шел с Ясинко к реке. Адам кинулся туда.

Он нашел их там. Двинулся прямо к Сопко. Полный угроз и проклятий. Крикнул:

— Отец тебя перед смертью просил?

— Просил, — спокойно ответил Сопко.

— Чтобы ты отыскал ему Николу?

— Ну да.

— Теперь отыщи его мне.

— Да, да.

— Что — «да, да»?! — заорал Адам, сжимая кулаки.

— Я отыщу тебе Николу.

Игнат тоже вперил в Адама сверкающий взгляд.

— Ты… мне… отыщешь Николу?

— Ну да, отыщу.

— Когда?

— В понедельник. Послезавтра.

На другой день, в воскресенье, из Волового приехали в трех колясках господа: окружной начальник, окружной судья с помощником и секретарем, окружной врач, рассыльный и еще какие-то господа из Праги, прибывшие в эти края в качестве туристов и пожелавшие познакомиться с разбойничьим селом.

На покрытую травой лужайку в саду за Лейбовичевой корчмой поставили стол и положили на него обнаженный труп. Господа, стоя группами, беседовали. Вдоль забора, покрытого свисающими на длинных стеблях желтыми розами рудбекии (бог ведает, кто и из каких господских садов занес в Колочаву это живучее растение!), с внешней и внутренней стороны были расставлены жандармы. Потому что Колочаве совать сюда свой нос нечего!

Окружной врач надел белый халат, достал из сумки скальпели, пинцеты, зонд, маленькую пилу, разложил все это рядом с собой на доске, опустил таблетку сулемы в таз, приготовил полотенца, намазал себе руки вазелином.

«Которого ж я вскрываю в этом проклятом селе?» — подумал он и почувствовал легкое угрызение совести.

Он вспомнил темную горницу с земляным полом и средневековым ткацким станком. Вспомнил свои поездки в распутицу, горящие лихорадочным огнем глаза Шугая и его великолепную грудную клетку. Зворец — так, кажется, называлась деревня? Зачем он не послал туда жандармов? Из романтических, рыцарских побуждений? Ах, какие там рыцарские побуждения, когда ему перед этим угрожали! Просто из трусости! Жалкой, дрянной, подлой трусости! Дал себя загипнотизировать именем «Никола Шугай» — совершенно так же, как все здешние глупцы. Рыцарем оказался Шугай, который до сих пор никому не сообщил о визитах доктора, а тем, кто о них знает, велел молчать. Но — тут врача снова охватило то неприятное ощущение, которое уже столько раз вызывало появление морщин у него на лбу — как бы этот рыцарь Шугай не вздумал доказывать свою непричастность к отвратительным весенним убийствам, в которых он неповинен, ссылкой на алиби, подкрепленное показаниями доктора. Нет, уж если доктору суждено еще когда-нибудь встретиться с Шугаем, так пусть это будет не в Хусте, а здесь, на вскрытии шугаева трупа.

Он стал осматривать рану. Ввел в нее зонд.

— Эти разбойники всегда прекрасно сложены! — заметил помощник судьи.

— Да, — ответил врач и подумал: «Великан Свозил, бедняга, был сложен еще лучше».

— Вы знаете, доктор, что по-румынски «гуцул» значит разбойник?

— Здесь не говорят: гуцулы. Здесь говорят: бойки{202}.

— Гуцулы или не гуцулы, а разбойники. Да и «бойки» происходит, наверно, от слова «бой». А скажите, сколько здесь Дербаков?

— Точно не скажу, но, наверное, один из пяти жителей Дербак.

Врач продолжал свое занятие. Вскрыл скальпелем брюшную полость.

— Славная окрошка в брюхе, — сказал он. — Кровь пополам с калом.

Он осмотрел рану с внутренней стороны. Обнаружил в ней конопляные волокна дербачковой рубахи: значит, убийца стрелял издали.

— Попадание в тощие кишки. Перфорация кишечника. Внутреннее кровоизлияние в брюшную полость.

Жандармский капитан тоже следил за вскрытием. В Галиции и в Сибири он видел сотни застреленных, но на это профессиональное копание во внутренностях мертвеца смотреть было неприятно, — может, еще потому, что зелень сада, желтые цветы и обнаженное мертвое тело приводили ему на память жуткие впечатления, которые он испытал еще ребенком возле часовни в лесу. Кроме того, это дело слишком близко касалось его: он чувствовал себя виноватым в смерти Дербачка.

«Ничего у тебя не