Шрифт:
Закладка:
Никола остановился. Над долиной плыл в тучах месяц, и деревья вокруг отбрасывали резкие синие тени. Долина тоже казалась удивительно синей и лежала, как покойник. Только красные, налитые кровью глаза домика тупо уставились в вечернюю тьму, говоря о наличии чего-то мутного, скверного за ними, внутри домика, о каком-то недуге, который там царит.
— О-го-го! — вдруг взревел Никола.
Он сам не знал, как это у него получилось, и был удивлен своим собственным голосом. — О-го-го! — И лес понес этот вопль во все стороны огромными волнами. — Вот он я — Никола Шугай!
Никола Шугай! Ему показалось, что это имя, его имя, вздымается над вершинами деревьев, заполняет всю долину — до самых облаков.
— Слышите? Я — Никола Шугай!
Но никто не ответил.
В охотничьем домике и в деревне была великая тишина. Тишина хороша в лесу: там она говорит об отсутствии опасности. Но возле людей она страшна.
З-з-з! Ба-а-ах! — вскрикнул лес от ружейного выстрела.
Пуля пробила крышу домика, темный мозг мерзкого здания.
З-з-з! З-з-з! З-з-з!
— О-го-го!.. — ревело в долине и в лесу. — Шугай!.. Никола Шугай!.. Невредимый… Которого пуля не берет!
Он посылал пулю за пулей в домик, прямо в его жалкую, тупую башку. Оба глаза погасли. Погасли и огоньки в деревне. Никола выпускал обойму за обоймой, гремели выстрелы, вся окрестность стонала в ответ… Никола знал, что, если он перестанет, наступит опять тишина, страшная, невыносимая.
Внизу люди впотьмах вскакивали с постелей и ощупью пробирались в самые отдаленные углы хат или хлевов. Матери волочили плачущих ребят, зажимая им рот рукой.
Над Вучковом бушевала буря. Могучий Шугай гневался.
И страшен был в гневе своем.
ДРУЗЬЯ
— Тсс! — произносили евреи, пожимая правым плечом по поводу сообщения из Хуста, что в ближайшие дни все заподозренные в соучастии с Шугаем и действительные его соучастники будут выпущены.
Это полное презрения «тсс!» означало: «Наконец, дождались через год! Подумать, сколько народу зря погибло, сколько имущества пропало даром!»
После гибели Свозила Эржика, наконец, попала-таки в тюрьму. Видно, новый начальник все-таки толковый…
Впрочем, вопрос о Шугае утратил в глазах еврейской молодежи прежнюю занимательность и отступил на второй план. Внимание ее было теперь сосредоточено на старом споре между двумя семьями: Вольфов и Беров, вылившемся в открытую войну за новую табачную лавочку, и на клеветах, интригах, ненавистях, с этим вопросом связанных. Да и это начинало уже надоедать: животрепещущее значение приобретал вопрос о замещении вакансии кантора{199} в хустской синагоге, вызвавший ожесточенную борьбу между хасидами, правоверными{200} и сионистами.
Однако молодых евреев очень сильно взволновало появившееся через несколько дней на углу Вольфовой и углу Лейбовичевой корчмы следующее объявление на чешском, русинском и венгерском языке:
Назначается награда
В хустском, воловском и смежных горных округах продолжительное время свирепствует грабитель и убийца Никола Шугай со своей шайкой. У этих бандитов, в особенности у главаря их Шугая, на совести несколько исключительно дерзких и жестоких убийств с целью ограбления. До сих пор, участникам шайки, имеющей приверженцев среди населения, удавалось избегать заслуженной кары.
Предлагаю всем, располагающим какими-либо сведениями об участниках этой банды, сообщить их, в интересах мирного населения, ближайшему жандармскому посту или органу власти.
Лицу, оказавшему существенное содействие в деле поимки главаря банды Шугая или хотя бы наведшему на его след, гражданским управлением Подкарпатской Руси в Ужгороде будет выдано вознаграждение в размере 3000 (трех тысяч) крон.
За вознаграждением обращаться к ближайшему органу власти.
А рядом — другое объявление, маленькое, незаметное: еврейские религиозные общины хустского и воловского округов назначали за поимку Шугая награду в размере тридцати тысяч крон.
— Ну, наконец-то!
А теперь — пораскиньте мозгами, евреи! Вы же знаете: руки ничего не могут сделать; все делает голова. Наступил решительный момент.
Но местный нотар устроил евреям неприятность: велел вывесить оба объявления утром в субботу. И старикам пришлось важно расхаживать вокруг них, не читая самим, а только слушая, что говорят другие, менее набожные, и при том — не задавая вопросов. Нелегко весь день держать свой мозг в полной отрешенности от повседневных забот, устремив все помыслы к вечному, сохранять на лицах спокойствие, не хмуря бровей, ходить медленно, чинно, как на прогулке. Тела их то и дело порывались куда-то, на лица просилось озабоченное, напряженное выражение, души все время стремились думать не о господе и небесной царевне Саббат{201}, а о мирских делах, о Шугае. Но при наличии доброй воли и некоторого опыта по части общения с господом богом можно было найти компромисс и думать о том и другом: дело избранного народа божьего непременно победит, и, хотя бы через столетия, бог обязательно поможет; но, господи, как долго, на человеческий взгляд, приходится ждать, пока ты вспомнишь, что нас мучают враги, среди которых Шугай — не на последнем месте! Что нам с ним делать! Как быть? Не упрутся ли Вольфы? И где общинам верующих взять такую сумму? Ай-ай! Неужели это они серьезно? Собираются в самом деле выплатить?
И вот в субботний вечер, только на небе взошли три звезды, призывающие царевну Саббат вернуться к звездному трону вечного, старые евреи собрались в комнатке патриарха Герша Лейба Вольфа, за опущенными оконными занавесками. Руки ничего не делают, все делает голова, а рука понадобится — тоже найдется. Присутствующие тотчас разбились на группы, поднялись дискуссии, все стали кричать, настаивая каждый на своем предложении — самом благоразумном и единственном, обеспечивающем успех. Спор Вольфов с Берами не был забыт, но его отложили до завтра. Надо вызвать шугаевых друзей! Пусть капитан обещает им места лесников и обходчиков! Пусть обещает хоть луну с неба! Разделите их, пробудите в них зависть друг к другу, разожгите между ними соперничество; тридцать тысяч — большие деньги, страшно большие. Стрелять в Шугая никто не решится: они на самом деле верят, что пуля отскочит обратно и ударит в стрелявшего. Но разве у них нет топоров? А в лесах мало дубин растет? А старая Дербакова не умеет приготовлять разные снадобья?
Все ясно. Абсолютно ясно.
Ясно? Ну нет, вовсе не ясно.
Это обнаружилось сразу же, как только все уселись на кушетке, на стульях, на кровати, на подоконниках и Берка Вольф (ну конечно, пан Бернард Вольф не может
