– Сен-Трожан.

Гостиница стояла у самого пляжа. Чтобы подъехать к ней, им пришлось пересечь весь поселок, с ветерком прокатив по широкой, обсаженной соснами улице. Люк остановил автомобиль у прохода между двумя невысокими изгородями. В глубине – обсаженный розами корт с носящимися туда-сюда за невидимыми мячами игроками в теннис.

– Можно чуть дальше? Мы же с вещами! – взмолилась Женевьева.

– Ваше желание для меня – закон, – промолвил Люк и, вновь запустив мотор, подвел авто прямо к крыльцу.

Вестибюль и залы оказались пустыми.

– Все на природе, – сказал дядюшка.

Рита и мадам Летурнёр проворно улизнули. Люк де Сертей проводил Шарля к стойке регистрации и попросил для него «чудесную комнату с видом на море».

– Составьте компанию, будьте другом, – сказал Шарль. – Мне не терпится задать вам один вопрос.

– С удовольствием, – ответил Люк, явно заинтригованный.

Они поднялись вместе.

Комната оказалась просторной. За двустворчатым окном виднелся пролив Куро, начало узкого пролива Момюссон и, в некотором отдалении, чуть ограничивающее вид побережье материка с донжоном форта Шапю на переднем плане. По огромному и уже более мрачному небу, широко размахивая крыльями, сновали чайки. С пляжа доносились детские крики.

Когда дверь после ухода горничной закрылась, Шарль Кристиани сказал:

– Мой дорогой Сертей, мое поведение, должно быть, кажется вам немного странным. Простите меня… Дело в том, что я сильно волнуюсь… Эта девушка, мадемуазель Рита… она произвела на меня глубокое впечатление…

Люк, ничего не говоря, смотрел на него со столь непроницаемым видом, что Шарль на мгновение умолк и в свою очередь уставился в пристально разглядывавшие его глаза с самым живым любопытством.

– Что-то не так? – спросил Шарль, слегка сбитый с толку.

– Да нет, все в порядке. Слушаю вас с большим интересом.

– Вы уверены, что все в порядке? А то мне показалось…

– Просто… вы, наверное, и сами понимаете, мой дорогой друг, что такое признание из ваших уст многих бы, не только меня, ошеломило…

– Как! – с наигранной веселостью воскликнул Шарль. – Неужели одно то, что я не танцую, не люблю светских раутов, вечно копаюсь в архивах и библиотеках, дает повод думать, что я принес монашеские обеты? Вот так дела!..

Люк де Сертей поспешно захлопал ресницами, изображая полнейшее непонимание:

– Простите покорнейше, но я по-прежнему кое-чего не понимаю… даже многого…

– Помилуйте! И чего же?

– Прежде всего… Впрочем, милейший, мне ли напоминать вам об этом?.. Полноте! Вы меня принуждаете…

– Простите, простите, – пробормотал Шарль, смущаясь все больше и говоря уже изменившимся голосом. – Однако мне ведь это не привиделось. Разве она не очаровательна? Не умна? Не безупречна?

– Разумеется! – подтвердил Люк с все той же ироничной ухмылкой.

– Полагаю, это же относится и к ее родителям. Они ведь люди порядочные?

– В высшей степени!

– С этой стороны, стало быть, все идеально. Но тогда, тогда… вероятно, это что-то с моей стороны?.. Но… но и с этой стороны я ничего такого не вижу!

– Секундочку, мой друг. Я полагал, что знаю вас, и даже сейчас я убежден, что прекрасно вас знаю, но мы все дальше и дальше запутываемся в клубке противоречий. Быть такого не может, чтобы вы – вы! – говорили так, как только что говорили. В этих обстоятельствах… Ох! Просто в голове не укладывается, что развлечения ради она могла так подшутить над вами, так над вами посмеяться… И однако же, сколь бы неправдоподобным это ни казалось, другого объяснения я не вижу…

– Да скажите вы наконец, в чем же дело! – не выдержал Шарль.

– …Хоть убейте: не вижу! Разве что, мой дорогой друг, она назвалась чужим именем.

– Да она вообще никаким именем не называлась! Об этом-то я и хотел вас спросить: кто она?

Молчание.

– Кто она?

Шарль вцепился руками в плечи Люка, на чьих сжатых губах появилась смущенная улыбка.

– Маргарита Ортофьери, – промолвил он наконец. – Для друзей – просто Рита.

Ужасно побледнев, Шарль отошел в сторону.

Снова воцарилась тишина. Стоя у окна, словно оглушенный этим признанием, несчастный наблюдал, ничего не замечая, за полетом ласточек. Он повторил, произнося по слогам:

– Маргарита Ортофьери!

И медленно сел, закрыв лицо руками.

В такой прострации он провел пару минут.

Люк де Сертей пребывал в глубоком раздумье. Нахмурив брови, он обращал взгляд то на Шарля, погруженного в свои мысли, то на птиц, небо, море, далекий берег – словом, на весь этот ясный манящий пейзаж за окном.

Его поведение свидетельствовало об интенсивной работе мысли, сомнениях, неуверенности и незнании. Затем его черты расслабились, он подошел к Шарлю и мягко, по-братски положил руку ему на плечо.

– Ну-ну, будет! – произнес он доброжелательно.

Шарль, словно пробуждаясь от глубокого сна, тряхнул головой.

– Прошу меня извинить, – сказал он. – Я просто глупец. По меньшей мере вертопрах, которому нет оправданий.

– Оправдания найти всегда можно. Очевидно же, что, если бы мадемуазель Ортофьери представилась, как ей следовало сделать… Короче, она вас разыграла. Быть может, и без злого умысла, но однако же разыграла. В таких обстоятельствах скрыть от вас свое настоящее имя – все равно что назваться вымышленным. Это весьма прискорбно.

– Вы ошибаетесь, – сказал Шарль. – Ставя себя на ее место, я понимаю, что действовал бы точно так же. Внезапно очутившись в обществе приличного человека, вся вина которого в ее глазах состоит исключительно в том, что его фамилия Кристиани, в то время как ее – Ортофьери, она предпочла – из любезности, из деликатности – не отталкивать его от себя грубо, бросая ему это имя – Ортофьери, как хлопают дверью перед носом у наглеца!

– Возможно, – согласился Люк. – Но еще несколько минут назад, видя, в каком вы пребываете волнении, я готов был поспорить, что здесь все не ограничилось одной лишь этой… любезностью.

– Что вы хотите этим сказать?

– Просто пытаюсь втолковать вам, что не вы один виноваты в постигшем вас разочаровании. Будьте к себе справедливы. Восхищение, когда оно не поощряется, не развивается ни столь быстро, ни столь бурно. Зная, кто вы, зная, что эта маскарадная интрига не сулит ничего в будущем, мадемуазель Ортофьери была с вами не просто вежлива, но даже приветливо-ласкова, за что и заслуживает упрека. Эта ее игра граничила с безрассудством.

– Мадемуазель Ортофьери никоим образом не поощряла мою симпатию, – заявил Шарль сухим тоном. – Все это время она оставалась самой собою: красивой и естественной, умной и славной.

– Хорошо-хорошо. Только не сердитесь! Я отнюдь не намерен в чем-то ее обвинять.

– Очень на это надеюсь! – сказал Шарль.

И он постарался зарыть в