всеобщий смех, рассердивший эмира. Колдунья-человек на ломаном языке джиннов объяснила, что ломать-то будут всё-таки маги, а им нужно только помочь. Ну что же — ракшасы отошли, встали в оцепление, волшебники ещё долго совещались, потом объединили усилия — и быстрее, чем объясняли, развалили стену красивою магией на множество крупных кусков.

— Разбирайте! — приказал брат Мацуко.

И пока не свалились от усталости, растаскивали тяжелые обломки. А когда маленько поспали — прямо на земле — вместе с ещё одним подошедшим позже полком, закончили работу, чтобы потом вместе любоваться, как открывается вход на Дорогу Демонов. Красивое зрелище.

А потом, за общим котлом, солдаты поминали бедного Мамору нехорошими словами. С Яваном, который попытался его защищать, пять минут никто потом не разговаривал. Но принцесса всё равно всем видом показывала, что осталась при своём мнении.

Не дав и половины времени на положенные молитвы, паша вызвал их эмира, эмир — сотников, а Теймур, собиравшийся как раз придумать наказание Явану, взял его с собой.

В шатре паши было тесно — народу он позвал к себе почти целый полк, и все, кто смог, ввалились туда. Яван с Теймуром, ещё с одним сотником — шестой сотни и эмиром оказались внутри, а двадцать восемь остальных офицеров их полка — снаружи.

Вообще-то дело было развёрнуто шикарно — видать, собирались отметить, как следует первую победу, да не рассчитали количество народу — и блин вышел комом. Мацуко, например, попала обеими ногами какое-то блюдо со сладким лакомством (не специально — её толкнули), и потом прилипала ко всему, на чём стояла. Кто-то, пользуясь давкой, попытался облапать Явана, но тот, коротким тычком пики прекратил приставания. А через несколько минут стал героем дня.

Паша сказал:

— Поздравляю вас, храбрые мои эмиры, с почином! Аллах — милостивый и милосердный, даровал первую победу нашей дивизии — правоверным солдатам Ислама, а не язычникам-шайтанам! Давайте-ка, поздравим Махмуд-эмира, на долю полка которого выпала честь первым сразиться с врагом!

Кто захлопал, кто другими, весьма, хм... ракшасскими способами стал выражать одобрение. Кадомацу отвела глаза в сторону, чтобы этих способов не видеть, воспользовавшись мигом, когда на упоминание имени Аллаха вся палатка совершила молитвенный жест. Эмир взял слово, распластавшись в поклоне перед пашой:

— Милостью Аллаха милосердного, да прославится имя его, я всего лишь скромный слуга его замыслов. К тому же, как же мне принимать эти лавры, когда настоящая заслуга принадлежит моему паше — ведь это он дал приказ, который я, смиренный слуга Аллаха, всего лишь исполнил в меру своих сил.

— Ну, не прибедняйся! — возразил паша, давая знак пиалой подняться с колен: — Ты, как оказалось, своим неполным полком сразился сразу с двумя, не потеряв и сотни, да и с дисциплиной у тебя лучше всех обстоит...

— Милость Аллаха, а не моя заслуга, паша-джан. И моих младших командиров, вот, кстати, и они. А почему вас только трое?

— Ну, скажите, сотники, как справились? Каждого за провинность — пропускали сквозь строй?

— Да нет, что вы, эфенди, — начал оправдываться сотник шестой: — У меня просто есть такой Али Язид — из новослужащих, но здоровый, борец бывший — как протянет какого старослужащего своей оглоблей поперёк спины — так тот сразу и забыл все свои привилегии...

— Да? — удивился Теймур, вмешиваясь в разговор: — А у меня ведь тоже так, есть Яван, тоже борец, в первый же день так задир отделал, что они весь поход тише воды ниже травы сидят!

— Простите, — дав знак Теймуру заткнуться, переспросил сотника Шестой паша: — Оглоблей?

— Ну да, ему по росту копья не нашлось, так он из сломанной арбы оглоблю выломал, с одного конца заточил и обжег, и ею орудует.

— Ха-ха-ха! Интересно. А у вас, говорите, тоже подобный силач есть, да?!

— Ну, какой же он силач! Вот, смотрите! — и показал на Явана.

Шатёр оживился. Девушке стало неловко от стольких брошенных на неё пристальных взглядов. Пусть она и знала, что они видят только иллюзию, где она хоть и полуголая, но мужчина, но ракшасам не зазорно было раздевать взглядом не только женщин, но и мужчин.

— Сегодня хотел его на губу посадить, — продолжал Теймур: — Да помешали — к вам вызвали.

— Да за что же такого красавца на губу... о, да мы с тобой знакомы, фланговый!

— Нарушил строй во время боя, выбежал из шеренги и лично убил сотню вражеских солдат.

— Да вы шутите, — добродушная улыбка покинула жирное лицо паши. Да и вокруг стало тихо.

— Нет, светлейший паша, так и было, — подтвердил эмир: — Клянусь Аллахом, не видел бы своими глазами — тоже бы не поверил. Если не всю сотню целиком, то большую часть в одиночку, а потом вернулся в строй и показал ещё большие чудеса храбрости и стойкости.

— Но... в таком случае, за что же его на губу-то?

— Он нарушил строй, господин мой.

— Ну, нет уж! Подойди сюда, юноша!

Яван вылез, наконец, из этого злополучного блюда, и, прилипая к ковру, подошел к начальнику.

— Как твое полное имя, фланговый?

— Все зовут меня Яван Бешкент, Яван из столицы, светлейший паша.

— Почему «из столицы»? Как ты сюда попал, в нашу дивизию?

— Я отстал от своих на Пороге Огня, вот. А Теймур-ата, — она указала на сотника: — спас меня, принял как сына и записал в свою сотню.

— Хочешь обратно в столичные полки? Я могу это устроить.

— Нет, о, светлейший паша, волей Аллаха, да прославится имя его, я нашел здесь верных друзей, и мне не хотелось бы их оставить.

— А! Видели, каков?! Так, давайте-ка, такого молодца, раз уж он и вправду сотню умертвил, не наказывать, а награждать будем! Как, к примеру, ты отнесёшься к тому, чтобы стать десятником? А?!

— С радостью буду благодарить Аллаха, милостивого и милосердного, да славится имя его в веках, и вас, сиятельный паша!

— Ну и молодец. Пусть так и будет. И давайте второго тоже, как там его зовут — Али...

— Али Язид, сиятельный паша.

— Его тоже в десятники! — опять всеобщее выражение восторга.

Вот так Яван был в первый раз награждён.