С этим чувством он написал следующее письмо Фонтане. Письмо, которое, хотя и спокойно на вид, однако, позволяет догадаться, что Шопен, когда писал его, был сильно раздражен по поводу бюстика:

Вторник.[458]

Мой дорогой, я получил твое письмо, в котором ты уведомляешь меня о Трупена…

(Мы выпускаем приведенную Гёзиком часть письма, относящуюся к издателям, покупке вина и т. д.)

Все до сих пор ты мне отлично устроил. Сегодня только одну вещь я прочитал в твоем письме, которая мне была серьезно неприятной (но ты не мог догадаться об этом!) – это то, что ты дал мой бюстик Антону. Это не потому, что он у него, не потому, чтобы он мне был нужен, или чтобы я им дорожил (даже не нужно и заказывать Дантану другого), но потому, что если Антон взял его с собой в Познань, то там будут новые сплетни, а с меня их уже и так довольно!

Если я не дал Антону никаких поручений, то именно из-за этого, ибо какой же лучшей оказии мне еще нужно? Но видишь, Антон не понял!!! А если он еще и своей приятельнице расскажет? Ты, может быть, понимаешь? А родителям, как же им покажется странным, что не они первые получили этот гипс. Они не поверят, что не я дал ему его.

Я в доме Антона значусь чем-то иным, чем пианистом. Некоторым особам это тоже покажется иным. Ты их не знаешь. Все это ко мне сюда вернется в ином свете. Все это вещи очень деликатные, которых не нужно касаться. Довольно!

Прошу тебя, мой дорогой, никому не говори того, что я тебе написал, пусть оно останется между нами. Если я этого не зачеркнул, то для того, чтобы ты меня понял. Не делай себе никаких упреков. Люби меня и пиши.

Если Антек еще не уехал, прошу тебя, оставь все как есть, а то будет хуже. Он расскажет все это девице де Розьер, потому что он человек честный, но слабый, а она нескромна и охотно показывает свою интимность и охотно мешается в чужие дела, все преувеличит, прикрасит и из ничего сделает вола, как уже не в первый раз. Она (между нами) – несносная свинья, которая удивительным образом прокопалась в мой сад, и роется, и ищет трюфелей даже между розами. Это особа, до которой даже нельзя дотрагиваться, ибо что ни тронешь, то выйдет неслыханная нескромность, индискретность. Словом, старая дева. Мы, старые кавалеры, гораздо лучше»...

(В конце письма опять поручение относительно выдачи аттестата его лакею, и т. д.).

13 сентября Шопен пишет по этому же поводу:

...«Что касается Антека (Водзинского), то я убежден, что его болезнь преувеличена. Но относительно того, что ты мне писал, то уже было поздно, ибо его наседка, этим встревоженная, немедленно написала отчаянное письмо здешней хозяйке (т. е. Жорж Санд) с признаниями, что едет к нему, что пренебрегает этими ужасными приличиями; что его семья – это отвратительные, негодные, дикие варвары (исключая только Накваскую, в которой нашла друга, и которая ей дает паспорт своей гувернантки, чтобы она поскорее могла ехать его спасать); что она так кратко пишет (три битых листа!) потому, что не знает, жив ли он; что она этого ожидала после ужасных прощаний и ночей, проведенных им в слезах, и т. д. Палкой! Палкой старую...

А что меня всего более сердит, это то, что ты знаешь, как я люблю Антека, а я не только не могу ему помочь, но имею вид, будто покровительствую и способствую этому. Слишком поздно я спохватился и, не зная, что происходит, и не зная, что это за госпожа, я представил это чучело в качестве фортепьянной учительницы для дочки Madame Санд, в которую она вцепилась и, выдавая себя за жертву любви, и за знающую мое прошлое через Полония, которого видывала в разных положениях, силой вошла в интимность с M-me С. (и ты не поверишь, как ловко и удивительно хитро она сумела воспользоваться моими отношениями с Антоном!).

Ты можешь судить, как это мне приятно, тем более, что (как и ты мог заметить) и Антек ее любит лишь постольку, поскольку она к нему пристала и ничего ему не стоит. Антек при всей своей доброте апатичен и дал себя оседлать этой странной, равно как и ловкой, интриганке, которая, – ты можешь себе представить! – какие к нему проявляет аппетиты! Она всюду его преследует, а par ricochet и меня (это еще ничего), а что хуже – так и M-me Санд. Ей кажется, что раз я с Антоном был близок с детства, то и... (несколько слов перечеркнутых и точки). Довольно об этом, не правда ли?

Теперь перейдем к более вкусному. Я проиграл на пари страсбургский паштет... Посылаю тебе 50 фр. Пойди пожалуйста к Шере в Пале-Рояль и купи паштет в 30 фр... Если бы за 30 фр. был мал, то дай 35 или 40. Но пусть будет великолепный. Меня злость разбирает, что нужно столько денег отдать за паштет, особенно когда они мне на другое так нужны»...

Эти письма Шопена очень интересно сопоставить с письмом Жорж Санд к де Розьер, напечатанным в «Корреспонденции», и несколько загадочным без только что приведенных писем к Фонтане, но с ними вместе совершенно и окончательно выясняющим, какая и почему летом 1841 пробежала «черная кошка» между великим пианистом и французской романисткой.

Ноган, 22 сент. 1841.

«Моя дорогая.

Я не понимаю, почему вы обвиняете меня в том, что я будто бы вас обвиняю, тогда как я вас одобряю. Если я вам не писала, то это потому, что я не знала, куда адресовать вам мое письмо, а также в виду того, что причина вашего отъезда весьма секретна. И так как никогда не знаешь, что может случиться с письмом, которое не прямо доходит до лица отсутствующего, то я хотела дождаться вашего возвращения в Париж, чтобы написать вам. Сегодня вечером пишу вам наскоро, не желая ожидать письма Соланж, которая два или три дня будет очинивать и перечинивать свое перо, и не желая оставлять вас в дурном чувстве сомнения относительно меня.

Я провела ночь над корректурами, голова у меня трещит. Я вам скажу поэтому лишь два слова. Говорите со мной