французские голлисты продвигали идею "участия" (в двойном смысле - владение акциями работников и потенциальное участие в прибыли, но без права голоса). Консерваторы в Британии и республиканцы в США регулярно отстаивают идею акционерной собственности работников; например, эта идея была выдвинута в 1980-х годах, когда Тэтчер приватизировала фирмы, находящиеся в государственной собственности. Но изменение правил, связывающих владение капиталом с правом решать, как использовать свою собственность (в классических определениях собственности это право считается абсолютным), и создание права голоса для людей, которые ничем не владеют - с концептуальной точки зрения это крайне дестабилизирующие действия, даже в большей степени (возможно), чем прогрессивное налогообложение. В Германии и скандинавских странах такой радикальный пересмотр корпоративного права и права собственности был возможен только в очень специфических исторических обстоятельствах, характеризующихся необычайно сильной мобилизацией профсоюзов и социал-демократических партий.

Второе объяснение, дополняющее первое, заключается в том, что политические и социальные силы в других странах не были настроены так же решительно, как в Германии, по причинам, связанным с политико-идеологической траекторией каждой страны. Во Франции часто считают, что устойчивое социалистическое предпочтение национализации (которая, например, составляла центральную часть программы Союза левых в 1970-х годах) и отсутствие аппетита к совместному управлению проистекают из предполагаемой статистской идеологии французского социализма и его слабых связей с профсоюзным движением. Действительно, поразительно, что в период с 1981 по 1986 год, когда социалисты имели абсолютное большинство в Национальном собрании, не было предложено ни одной меры по выделению мест в совете директоров для представителей рабочих. Роль делегатов профсоюзов в переговорах о зарплате и условиях труда была расширена, были предприняты определенные шаги по содействию децентрализации и участию в других секторах (например, увеличение автономии местных органов власти), но связь между владением акциями и правом принятия решений в компаниях не была затронута. Напротив, масштабная программа национализации в 1982 году стремилась завершить национализацию времен Освобождения путем включения почти всего банковского сектора и крупных промышленных конгломератов в государственный сектор, что означало назначение директоров, выбранных правительством, вместо директоров, избранных акционерами. Другими словами, французские социалисты считали, что государство и его высокопоставленные гражданские служащие вполне способны взять на себя руководство советами директоров всех ключевых отраслей промышленности, но что представителям трудящихся не место среди них.

Затем, в 1986-1988 годах, голлистские и либеральные партии вернулись к власти в новом контексте приватизации и дерегулирования под руководством Тэтчер и Рейгана, в то время как коммунистический блок медленно распадался. Это привело к приватизации большинства компаний, которые были национализированы в период с 1945 по 1982 год. Приватизационное движение продолжалось и в законодательных органах 1988-1993, 1997-2002 и 2012-2017 годов, когда у власти находились социалисты, но все же, кроме робкого и запоздалого закона 2013 года, попыток совместного управления в германо-нордическом стиле не было. Французские социалисты и коммунисты могли бы также отказаться от совместного управления в 1945-1946 годах, но вместо этого они предпочли сосредоточиться на других битвах, включая, например, национализацию и социальное обеспечение.

Однако неясно, можно ли объяснить отсутствие аппетита к совместному управлению слабостью французского профсоюзного движения. Действительно, рабочее движение во Франции было менее мощным и менее организованным, чем в Германии или Великобритании, и менее тесно связано с французскими политическими партиями. Тем не менее, профсоюзы и социальные мобилизации сыграли важную роль в политической истории Франции (особенно в 1936, 1945, 1968, 1981, 1995 и 2006 годах). Более того, германо-нордическое соуправление не распространилось и на Великобританию, несмотря на то, что Лейбористская партия с самого своего основания была структурно связана с мощным британским профсоюзным движением. Более вероятное объяснение общего британского и французского неприятия соуправления заключается в том, что и французские социалисты, и британские лейбористы долгое время верили, что национализация и государственная собственность на крупные компании - единственный способ действительно изменить баланс сил и выйти за рамки капитализма. Это очевидно во французском случае (о чем свидетельствует Общая программа 1981 года), но это так же очевидно и для Соединенного Королевства. Знаменитый пункт IV устава Лейбористской партии 1918 года устанавливал "общую собственность на средства производства" в качестве главной цели партии (или так это интерпретировалось). Еще в 1980-х годах лейбористские платформы обещали дальнейшую национализацию и неограниченное расширение государственного сектора, пока в 1995 году Новым лейбористам под руководством Тони Блэра не удалось окончательно исключить из пункта IV любое упоминание о режиме собственности.

Социалисты, лейбористы, социал-демократы: Пересекающиеся траектории

С этой точки зрения, именно СДПГ была исключением. Хотя французская и британская партии ждали до падения Советского Союза в 1989-1991 годах, чтобы отказаться от национализации как центрального постулата своих программ, немецкие социал-демократы уже одобрили совместное управление в начале 1950-х годов и отказались от национализации в Бад-Годесберге в 1959 году. В межвоенные годы все было иначе: в 1920-1930-е годы национализация занимала центральное место в программе СДПГ, и, подобно своим французским и британским коллегам, партия не проявляла особого интереса к совместному управлению. Если в 1945-1950 годах ситуация и изменилась, то это было связано с уникальной политико-идеологической траекторией Германии. Мало того, что межвоенные столкновения между СДПГ и Коммунистической партией Германии (КПГ) оставили глубокие следы, но у западногерманских социал-демократов в 1950-е годы были все основания желать отделить себя от коммунистов на Востоке и идеи государственной собственности. Травматический опыт гипертрофированной государственной власти при нацистах, несомненно, также способствовал дискредитации национализации и государственной собственности в глазах СДПГ и немецкой общественности или, по крайней мере, повышению привлекательности совместного управления как решения проблемы.

В любом случае, интересно отметить, что отказ от любых ссылок на национализацию в 1990-х годах не привел ни французских социалистов, ни британскую Лейбористскую партию к принятию программы совместного управления. В период 1990-2010 годов ни одна из партий не проявила ни малейшего желания трансформировать режим собственности. Частный капитализм и принцип "одна акция - один голос", казалось, стали непреодолимыми горизонтами, по крайней мере, на данный момент. Обе партии способствовали такому состоянию умов, приватизируя некоторые государственные предприятия, поддерживая свободное движение капитала и гонку за снижением налогов. В случае с Францией тот факт, что совместное управление в конечном итоге всплыло в робком законе 2013 года, был во многом обусловлен требованиями некоторых профсоюзов (особенно Французской демократической конфедерации труда [CFDT]) и, прежде всего, все более очевидными успехами немецкого промышленного сектора. В конце 2000-х и начале 2010-х годов, когда ссылки на Германию и ее экономическую модель были повсеместными, отчасти по веским причинам, французским работодателям и акционерам становилось все труднее отвергать совместное управление и настаивать на том, что присутствие работников в корпоративных советах посеет