Шрифт:
Закладка:
– Я же! Я же управлял черными линиями! – прошептал растерянно Рехи.
Саат наклонился к нему и одним движением поднял, даже не коснувшись. Теперь поверженный пустынный эльф безвольно висел над провалом.
– Уверен? Уверен, что управлял ты? – насмехался над ним Саат, покручивая меж пальцев с десяток непроницаемо черных линий разной толщины.
– Да! Я подхватил каменную плиту… и вообще… – неуверенно пробормотал Рехи. Любое неосторожное слово сулило ему немедленную гибель. Или нет… Если Саат сам умел колдовать, зачем выслеживал в горах какого-то бродягу? Рехи терялся в предположениях.
– Это демонстрация, тупая ты тварь! – недовольно рыкнул Саат, щелкнув появившимися на мгновение жвалами. – Я позволял тебе управлять. Ты – моя игрушка на ниточках.
– Но я же Страж! – запротестовал Рехи, дернувшись всем телом. Черные линии стягивали его по рукам и ногам, как обычные путы. Они же легко перенесли по воздуху и кинули к ногам Саата, заставляя согнуться в поклоне. Рехи боролся изо всех сил, чтобы не поддаваться. Но тело не принадлежало ему, он и впрямь превратился в марионетку.
– Ты не Страж! Ты безмозглый пустынный эльф!
«Права была Лойэ. Во всем права. Я олух, который не подумал, с чего вдруг сила так возросла. Почему я управляю черными линиями. А Эльф и Митрий тоже хороши, выстроили удобную теорию. Эльф! Где вас ящеры носят?! Почему я опять один?!» – мысленно звал Рехи. Он давно не испытывал такого ужаса всепоглощающей беспомощности, пожалуй, с того дня, как в детстве его засыпал песок. Но сквозь сыпучий хаос удалось прокопаться вертким сцинком, а черные линии держали слишком крепко – ни вздохнуть, ни закричать. Они опоясывали и стягивали грудь, отчего перед глазами поплыла багряная мгла.
Саат взмахнул рукой, и Рехи унесся на другую сторону провалившегося коридора. Сам жрец непринужденно полетел в коконе склизких веревок. Рехи видел их отчетливо, но дотянуться не мог, теперь они жгли его, как прежде. Даже хуже. А изнутри давило омерзение к самому себе, к этой глупой жажде минутной славы. Он ведь прошел и песок, и огонь, и воду. Отчего же испытание обожанием толпы сломало его, перебило хребет и сшибло в пропасть? Ответ терялся в раскроенном при очередном ударе черепе.
Рехи очнулся у дальней стены коридора в окружении стражников с одинаковыми ухмылками. Теперь он понял: воины все как один напоминали Саата.
– Ничтожество. Глупое ничтожество, – говорили они его голосом, повторяя единым хором: – Поверил, что избранный. Что мы дали тебе свободу. Думал, только ты один умеешь управлять линиями?
Рехи молчал, он уже не чувствовал ничего, он снова завис по воле Саата над полом и тихо сплевывал кровь, которая сочилась с разбитых губ и текла из носа. Он проиграл, снова проиграл. На этот раз от глупой самонадеянности. И с чего вдруг пошел искать Саата? С чего захотел власти? Никогда ведь не желал править. Или желал? Когда собрал отряд молодых эльфов, когда неволил Ларта. Мелочно, ничтожно, племенной царек-рабовладелец, на большее-то ума не хватало.
– Ничтожество! Ничтожество! – приговаривал Саат, таща за собой Рехи и периодически ударяя наотмашь по лицу. Несмотря на собственный приказ, верховный жрец пригнал безвольную тушку Рехи не в тронный зал, а прямо на городскую стену и заставил встать, выкручивая руки за спину.
Рехи глухо застонал и промычал что-то неразборчивое сквозь распухшие губы. После кромешного мрака среди мертвецов образ пустоши вырисовался нечеткими контурами. Облитая тусклым красным свечением, она озарялась огненными всполохами очередного далекого извержения. Скоро от него обещала прийти волна, но Рехи уже не успел бы подхватить обломки башен и домов. Саат не позволил бы, он достаточно наигрался в демонстрацию силы. А сколько подданных сгниет под завалами – неважно. Безразлично, для того, кто питается чужой смертью.
«Что ты за тварь? Что за тварь такая?» – бессильно думал Рехи, извиваясь разрубленным червяком.
– Ну что, смотри! Смотри! Это все мой мир! Мой! – торжествующе шипел на ухо Саат.
«Лойэ!» – вздрогнул Рехи, когда привыкшие к тусклому свету зрачки различили тонкую черную линию, выделявшуюся на горизонте облачком пыли. Там шел отряд, вырисовывались тени животных и фигурки людей, волнующиеся и нечеткие, как в воздухе над костром. В этом движущемся искажении линий, напоминавшем мираж, Рехи уловил ярко-белую копну. Лойэ, наверняка его Лойэ! Он слишком хотел в это верить, чтобы вновь обмануться.
– Ты-то бог. Но, похоже, я один умею исцелять, – нагло осклабился Рехи, наконец догадавшись, почему остался жив. Но слова теряли смысл, он был обречен. Только ни о чем не жалел. Ничего не требовал от судьбы и неведомых высших сил: он выполнил свое обещание, прикрыл отряд. Ради этого не жалко умереть. Рехи волей-неволей отвлекал монстра. Пока Саат рычал и клацал жвалами, Лойэ и Санара наверняка вывели всех, кого смогли. А его не дождались, за ним не пришли, потому что не знали, где искать. Рехи нарисовал себе утешительную картину, объяснил все, даже если половину выдумал. Но он живо верил, почти чувствовал на расстоянии, как бьются сердца возлюбленной и сына. К ним тянулись сияющие светлые линии – этого достаточно.
– Да, верно, – сквозь зубы недовольно прошипел Саат. – Поэтому ты все еще жив. В древних писаниях четко сказано, что Страж обязан обладать даром исцеления. Но у меня его нет. Поэтому для Двенадцатого и для толпы я просто Верховный жрец. Они тупы, они не понимают! Никому не нужно исцеление, если обладаешь силой разрушения! – вновь клацнули жвала, растянулись в вежливую улыбку. – Отныне запомни: только я диктую, кого ты исцеляешь.
– Почему ты раньше не показывал свою силу? – спросил Рехи.
– Хотел проверить тебя. Видишь? – Саат вновь кивнул на пустошь. – Заговорщики убрались из моего Бастиона. Они не внимали мне, не хотели соединиться со мной. Пусть уходят. На верную смерть. Прекрасно. Я выпустил их, чтобы каждый встречный считал их безумцами, отвергшими великую милость! Их проклятая плоть неверующих не годилась для подпитки их божества!
Рехи обмяк, плечи его опустились, угасали последние искры сопротивления. Он верил, что отвлек верховного жреца, что все-таки совершил подвиг. Видимо, стремление к героизму такой же порок, как жажда славы, и так же бессмысленно, как глупое представление перед обезумившей толпой. Если бы по-настоящему желал остаться с Лойэ,
