Поход Аскольда и Дира на Царьград. Миниатюра. XV в. Радзивилловская летопись

И вот, в тот момент, когда «спасение города висело на кончиках пальцев врагов», когда город в отчаянии погрузился в смятение, слезы и вопли, когда для варваров «тихое и спокойное море раскинулось гладью, предоставляя им удобное и приятное плаванье», а на ромеев, «бушуя, вздыбило волны войны»[1329], произошло чудо: риза Богоматери, обнесенная вокруг стен города, чудесным образом спасла его. Вот как это описано у Фотия:

Как только, оставшись безо всякой помощи и лишившись поддержки человеческой, мы воспряли душами, возложив упования на Мать Слова и Бога нашего, подвигая Ее уговорить Сына, Ее — умилостивить прегрешения, Ее право откровенной речи призывая во спасение, Ее покров обрести стеною неприступною, Ее умоляя сокрушить дерзость варваров, Ее — развеять их надменность, Ее — дать защиту отчаявшемуся народу, заступиться за собственное стадо; и пронося Ее облачение, дабы отбросить осаждающих и охранить осажденных, я и весь город со мною усердно предавались мольбам о помощи и творили молебен, на что по несказанному человеколюбию склонилось Божество, вняв откровенному Материнскому обращению, и отвратился гнев, и помиловал Господь достояние Свое. Истинно облачение Матери Божьей — это пресвятое одеяние! Оно окружило стены — и по неизреченному слову враги показали спины; город облачился в него — и как по команде распался вражеский лагерь; обрядился им — и противники лишились тех надежд, в которых витали. Ибо как только облачение Девы обошло стены, варвары, отказавшись от осады, снялись с лагеря, и мы были искуплены от предстоящего плена и удостоились нежданного спасения[1330].

Патриарх завершает свою проповедь призывом воздать благодарение Богу и Его Пречистой Матери:

Но так как избавились мы от угрозы и избежали меча, и губитель миновал нас, осененных и ознаменованных покровом Матери Слова, воздадим все сообща вместе с Нею рожденному от Нее Христу Богу нашему благодарственную песнь — всякий дом, который избежал меча, всякий возраст, жены, дети, юноши и старцы! Ибо те, над кем нависала общая гибель, должны исполнить и общий гимн, предназначенный Богу и Матери Его. Общей вкусили мы свободы, общую принесем благодарность. Скажем же Матери Слова в помыслах искренних и в чистоте душевной: «Храним непоколебимо веру и любовь к Тебе — спаси Сама град Твой, как умеешь, как пожелаешь; мы выставили Тебя оружием, и стеною, и щитом, и самим полководцем — заступись Сама за народ Твой; мы постараемся, сколько хватит сил, предать Тебе чистые сердца, вытащив самих себя из грязи страстей — развей Сама замыслы насупивших на нас брови! Ибо если мы в чем-то отклоняемся от указанного нам, в Твоей власти исправить это, в Твоей власти подать руку коленопреклоненным и поднять павших». Скажем же это Деве — и не станем обманывать, дабы не обмануться в наших добрых надеждах, дабы не отклониться нам от ожидаемого, дабы, преодолев качку, волнение и морскую болезнь бед этой жизни, войти нам в гавань спасения нашего и удостоиться славы небесной…[1331]

Современному человеку бывает трудно понять, почему в богослужебных текстах Богородица именуется Полководцем (например, в кондаке «Взбранной Воеводе победительная»[1332]) и почему с Ней ассоциируются военные образы. Но для византийцев, живших под постоянной угрозой варварских набегов и на собственном опыте многократно испытавших заступничество Богоматери, эти образы звучали вполне органично и оправданно. И они не сомневались в том, что именно Богородица способна прийти на помощь тогда, когда никакие человеческие усилия не могут избавить от смертельной опасности.

Также не всегда понятна современному слушателю символика стены (например, «Тебе и стену и пристанище имамы, и молитвенницу благоприятну к Богу»[1333]) и ограждения (например, «Ты бо еси нам Святое ограждение и похвала и слава»[1334]). Она очевидным образом восходит к византийскому представлению о том, что предстательство Богородицы способно оградить город крепче крепостных стен.

Обратимся теперь к беседам Патриарха Фотия на Богородичные праздники. Они менее оригинальны, чем гомилии «На нашествие росов», и в основном соответствуют устоявшемуся канону. Тем не менее и в них проявился яркий проповеднический талант Фотия.

Восстановленный участок Феодосиевых стен Константинополя

Беседа 5-я, «На Благовещение Пресвятой Богородицы», открывается изложением традиционного учения о Христе как Втором Адаме и Марии как Новой Еве, проходящего лейтмотивом через большинство проповедей VI–IX веков, посвященных Богородице:

Радостно празднество настоящего дня; во все концы земли оно несет светлое торжество и возвещает веселие, которое прекращает древнюю печаль, отменяет осуждение мира, утверждает восстание древле падшего и всем нам обещает спасение. Ангел беседует с Девой, и упраздняется злоумышление змия и отражается его коварное нападение. Ангел беседует с Девой, и обольщение Евы теряет свою силу, осужденное естество становится выше приговора, как и до него, и обогащается приобретением рая как своего достояния. Ангел беседует с Девой, и Адам приобретает себе свободу, виновник зла змий лишается своей власти над человеческим родом… Ангел посылается к Деве, и естество человеческое обновляется: ибо, получив благовестие о спасении и как бы приняв врачебное средство, оно совершенно извергает из себя яд змия и очищается от знаков болезни. Ангел посылается к Деве, и рукописание греха раздирается, наказание за преслушание снимается и предвозвещается призвание всех[1335].

История Благовещения излагается далее на основе соответствующего рассказа Евангелия от Луки, сопровождающегося авторским комментарием. Речи ангела и ответы Девы Марии, по сложившейся традиции, существенно расширены за счет включения в них материала, содержащего богословское осмысление события Боговоплощения. Как и в других произведениях на данную тему, Богородица поначалу смущается приветствием ангела и вестью, которую он Ей принес. Но ангел убеждает Ее примерами из Ветхого Завета, напоминая о процветшем жезле Аарона (Чис. 17:8), о дожде, сошедшем на руно (Суд. 6:37; Пс. 71:6), о неопалимой купине (Исх. 3:2). Постепенно Мария смиряется с принесенной вестью и в завершение диалога говорит: «Если Я считаюсь угодной Господу, то с радостью подчинюсь Его воле; если Творцу угодно сделать Своим храмом творение, то пусть Он создает Себе жилище, как благоизволил; если Творец почивает в Своем творении, то пусть Он животворит во Мне плоть Свою, как знает и желает»[1336].

Беседа завершается серией хайретизмов, содержащих большое количество аллюзий на ветхозаветные тексты и образы:

«Радуйся, Благодатная: Господь с Тобою, благословенна Ты в женах и благословен