оскорбительные речи, избегает непристойные помыслы как порождения ехидны, ненавидит порывы гнева, не допускает бесчеловечности, зависти и раздоров; отвергает суетное тщеславие, противостоит, как враг, всякой гордости, ненавидит злопамятство, враждебное спасению, всякое зло считает ядом смертоносным и радуется противному ему… Услаждается Она постом, воздержанием и псаломским пением; радуется чистоте, девству к целомудрию, хранит с ними вечный мир и ласково их лобызает; обнимает мирное и кроткое помышление; любовь, милость и смирение охватывает руками, как своих кормилиц. Говоря вкратце, Она всякому злу печалится и огорчается, всякой добродетели радуется, как Своему дару[1287].

В цикле из трех проповедей на Успение вторая — самая продолжительная и содержащая наибольшее количество ссылок на источники. Как мы видим, Иоанн Дамаскин опирается на значительное количество источников разного времени и разного качества, включая Священное Писание Ветхого и Нового Заветов, христианские апокрифы, античные тексты («Илиада» Гомера), творения святых отцов (в частности, Григория Богослова) и историческую литературу («Евфимиева история»).

Третье Слово на Успение — самое короткое из трех. Как уже говорилось, оно представляет собой эпилог ко всему циклу. Вновь, как и в предыдущем Слове, Иоанн говорит о Богородице эмоционально и с большой теплотой:

Сладок, поистине сладок винный напиток и питателен хлеб. Первый веселит, а второй укрепляет сердце человека. Но что может быть сладостнее Матери Бога моего? Она пленила мой ум, Она уловила язык, Ее образ представляю наяву и во сне. Она, Матерь Слова, и моего слова явилась подательницей. Она — порождение бесплодной, плодоносными делающая нерождающие души. И вот мы празднуем ныне Ее священное и божественное преставление[1288].

При описании смертного одра Богородицы проповедник использует одновременно погребальную и брачную символику:

Ложе божественного воплощения Слова упокоилось в преславном гробе как в опочивальне, откуда оно взошло в небесный брачный чертог, так что, пресветло царствуя с Сыном и Богом, оставило гроб ложе для живущих на земле. Гроб называешь ложем? Да, ложем и прекраснейшим всякого иного ложа, ибо он сияет не блеском золота, не ясностью серебра, не прозрачностью драгоценных камней, не шелковыми нитями, не златотканной одеждой, не пурпурными платьями, но Богосиятельным светом Всесвятого Духа. Это ложе способствует не плотскому соединению любящих земной любовью, но доставляет тем, которые пленены Духом, жизнь святых душ, предстояние пред Богом, лучшее и сладчайшее из всех благ[1289].

Об Успении Богородицы говорится: «Ныне получает начало второго бытия от Давшего Ей начало прежнему бытию Та, Которая дала начало второго — имею в виду телесного — бытия, не Имеющему временного начала Своему первому и вечному бытию, хотя Он и имеет началом Отца как причину Своего Божественного бытия»[1290]. Этот сложный текст требует расшифровки. Смерть Богородицы трактуется как начало Ее второго бытия, то есть переход к вечной жизни. Богородица же дала второе бытие Сыну Божию, то есть родила как Человека Того, Кто изначально имел бытие от Бога Отца.

Говорится также, что «Дева, дочь Адама и Матерь Бога, из-за Адама тело отсылает земле, а душу предает в небесные обители благодаря Сыну»[1291]. Иными словами, Дева Мария как дочь Адама подчиняется всеобщему закону смерти, но как Матерь Божия Она душой возносится на небо. Но не только душой: «Придите, возьмем руками души приснодевственное тело… Войдем же, поклонившись, и узнаем необычайную тайну, как оно было отнято у земли, вознесено и взято на небо, как Она предстоит Сыну превыше всех ангельских чинов, и нет никакой преграды между Матерью и Сыном»[1292].

Мы видим, что преподобный Иоанн Дамаскин, как и Андрей Критский, исповедует телесное воскресение Богородицы, которое произошло на третий день по Ее Успении. Однако он нигде не описывает Ее вознесение на небо. Фабула рассказа остается той же, что в «Сказании об Успении»: Богородица умерла естественной смертью и была погребена. Но когда на третий день Ее гробницу вскрыли, тела там не обнаружили: остались только погребальные пелены. Из этого заключили, что Она воскресла, хотя самого события Ее воскресения и вознесения с телом на небо никто не видел.

Богородичная тема занимает важное место также в трактатах Иоанна Дамаскина в защиту иконопочитания. В них постоянно подчеркивается, что поклонение Христу, Богородице и святым — неотъемлемые составляющие церковного опыта богопочитания, а поклонение иконам с изображениями Христа, Богородицы и святых напрямую вытекает из этого опыта.

Среди иконоборцев были «умеренные» — те, которые выступали только против икон святых. Для Дамаскина это равносильно отрицанию самого почитания святых: «Но, говорят, делай изображение Христа и удовольствуйся, или Матери Его — Богородицы. О нелепость! Ты ясно признал себя врагом святых. Ибо если ты делаешь изображение Христа, а святых — никоим образом, то ясно, что ты запрещаешь не изображение, но чествование святых»[1293]. Почитание Христа неотделимо от почитания Богородицы, почитание Богородицы неотделимо от почитания святых, а почитание икон неотделимо от почитания Христа, Богородицы и святых:

Ты не поклоняешься изображению, не поклоняйся и Сыну Божию, Который есть живое изображение невидимого Бога и неизменный образ. Поклоняюсь изображению Христа как воплотившегося Бога; изображению Госпожи всех — Богородицы как Матери Сына Божия; изображениям святых как друзей Божиих, противоставших греху до крови и излиянием ее за Христа подражавших Ему, ранее пролившему за них Свою собственную кровь; и ставлю [перед собою] начертанные подвиги и страдания их, в жизни шедших по стопам Его, так как через них я освящаюсь и воспламеняюсь соревнованием подражания. Ибо говорит божественный Василий, воздаваемая изображению честь переходит на первообраз[1294].

Несмотря на наличие в стане иконоборцев тех, кто признавал допустимыми изображения Христа и Богородицы, основная их часть выступала против изображений людей в принципе, считая, что на стенах храмов можно изображать только крест или иные христианские символы, а также растительные или геометрические орнаменты. В соответствии с этой концепцией иконы Христа, Богородицы и святых уничтожали, фрески с их изображениями замазывали, а мозаики сбивали или отковыривали. Иоанн Дамаскин видел во всей этой деятельности не столько уничтожение культурного достояния Церкви, сколько посягательство на самые основы православной веры и литургического богопочитания:

Итак, да знает всякий человек, что пытающийся уничтожать изображение, возникшее вследствие божественной любви и ревности для славы и воспоминания о Христе, или Матери Его — Святой Богородице, или ком-либо из святых и для посрамления диавола и поражения его и демонов его, и не поклоняющийся, и не почитающий, и не приветствующий его как драгоценное изображение и как Бога — враг Христа, и Святой