где Черчилль планировал войну в 1939–1940 гг. Когда днем 17 июля Горбачев встретился с лидерами G7 в составе группы, казалось, что ведущее коммунистическое государство мира теперь вводится в святая святых международного капитализма[1326].

От Коля прозвучали громкие слова: «Мы переживаем исключительный, исторический момент», обещающий иметь «первостепенное значение для Европы и всего мира». Точно так же выразился и Миттеран: «Вы могли бы вести себя так же, как ваши предшественники, и результат был бы катастрофическим. История запишет это. В ней будет отмечен не только тот факт, что вы не [просто] преобразуете страну, у которой нет демократических традиций, но и то, как изменились ее отношения с другими странами». Даже Джон Мейджор, обычно более скептически относящийся к Москве, почувствовал, что это был день, который «история вполне может считать вехой» – «первым шагом к тому, чтобы помочь Советскому Союзу стать полноправным членом мирового экономического сообщества». Чтобы не отставать, Горбачев назвал их четырехчасовое заседание «одной из самых важных встреч нашего времени»[1327].

Но что именно было достигнуто? Перед встречей с Горбачевым «Большая семерка» провела обширные дискуссии о том, как вести себя дальше. С одной стороны, было жизненно важно не пренебрегать им, учитывая все более шаткое положение Советского Союза. Коль и Миттеран особенно стремились оказать существенную экономическую поддержку. «Мы должны попытаться повлиять на события в СССР, – заявил канцлер, – не только из-за своей личной симпатии к Горбачеву, но и из-за практических последствий полного распада СССР, ставящих под угрозу соглашение о выводе Советской Армии и, возможно, ускоряющих большой кризис с беженцами[1328]. «Дешевле, – заметил один американский журналист, – помочь советским гражданам в Советском Союзе, чем ждать, когда они нахлынут в Германию»[1329].

До сих пор Германия несла на себе основное бремя помощи Москве – около 40 млрд долл. за последние двенадцать месяцев. Все остальные были в другой лиге, но поразительно, что следующий по величине вклад был сделан Италией с 2,9 млрд долл., за которой следуют США (2,8 млрд долл.), а затем Франция (1 млрд долл.)[1330]. Несмотря на это, Германия и Франция получили больше голосов остальных членов G7 во главе с Бушем. На них не произвело особого впечатления длинное 23-страничное письмо, отправленное заранее Горбачевым, или его просьба о помощи в размере 100–150 млрд долл., большую часть которых он использовал бы просто для обслуживания советского внешнего долга. Было общее мнение, что письму «не хватало деталей и достоверности», и Мэйджор прямо сказал: «Не может быть никакого мешка с деньгами». Другими словами, они придерживались последовательной линии Буша о том, что эффективная советская экономическая реформа была необходимым условием для экономической помощи, как это было при работе с Восточной Европой: «Реструктуризация долга нежелательна». Тот факт, что Явлинский отказался сопровождать Горбачева в знак протеста против того, что он назвал планы советского лидера «туманными», был расценен как особенно убийственный[1331].

Буш уловил настроение большинства. «Важно, чтобы Горбачева приняли с уважением и с оказанием ему должных почестей, – твердо заявил он. – Мы никогда не должны отворачиваться от достижений Горбачева». Но он подчеркнул тот факт, что Горбачев был «лидером страны, которая не является западной индустриальной демократией» – и даже не «экономической сверхдержавой»; это просто страна с «военной мощью». Он также настаивал на том, что они не должны «делать с СССР ничего такого, что поставило бы Восточную Европу в менее привилегированное положение. Я не хочу посылать им сигнал о том, что мы будем пренебрегать ими». С 1989 г. США, Западная Европа и Япония вкачали около 40 млрд долл. государственных денег в небольшие государства Восточной Европы, чтобы ускорить их радикальный переход к рыночной экономике, и G7 не собиралась подрывать социально-экономические преобразования, которые в настоящее время набирают обороты. Что касается СССР, то Буш настаивал: «Мы не можем выписывать чеки или давать деньги, пока не будут реализованы реформы, о которых говорилось»[1332].

Миттеран высказал те же соображения, но в более широком историческом контексте. «Это проблема курицы и яйца: должен ли СССР прежде навести порядок или ему нужна помощь сейчас? – и означает признание риска неудачи», если Советы будут вынуждены действовать в одиночку. Он напомнил своим коллегам о «больших проблемах», с которыми сталкивается даже такое развитое государство, как Германия. «За пятьдесят лет она превратилась в великую державу», и все же ей «трудно ассимилировать пять земель. Что говорить об СССР, лишенном той же степени процветания [и] единства» и все еще функционирующем в рамках того, что он назвал «царской системой? Это будет гораздо труднее»[1333].

В результате «Большая семерка» рекомендовала скорее символические, чем существенные предложения, включавшие то, что называлось «специальной ассоциацией» с МВФ и Всемирным банком; усиленную «техническую помощь» как двустороннюю, так и через международные организации; и приверженность «продолжению диалога» между «Большой семеркой» и СССР. Существовало четкое согласие в том, что никаких новых институтов для взаимодействия с Советским Союзом изобретено не будет. «Это начало процесса, – сказал Мэйджор Горбачеву от имени G7. – У всех есть единое намерение работать вместе, чтобы содействовать интеграции Советского Союза в мировую экономику».

На заключительной пресс-конференции Горбачев старался сохранить лицо и сказал, что он настроен позитивно. «Я думаю, что состоялся очень важный политический диалог, встреча государственных деятелей, которые заняли позицию, нашли возможность определить направления содействия советской перестройке. Конечно, этим дело не исчерпывается, это лишь начало процесса органического вхождения нашей страны в международное экономическое сообщество… Еще раз хочу поблагодарить вас всех»[1334]. Но в глубине души он был недоволен тем, как развивались события в Лондоне. «Какой Советский Союз хотят видеть США?» – спросил он Буша во время их двусторонней встречи. Он подчеркнул, как далеко СССР продвинулся за очень короткое время в направлении демократии, приватизации и демилитаризации. И, по его мнению, Советский Союз стал «одним из прочных, надежных столпов современного мира». Но что, «если этот столп исчезнет?» «Последствия, вероятно, были бы серьезными». «Итак, что собирается делать мой друг Джордж Буш?» Горбачев намекнул на их недавнее сотрудничество в Персидском заливе, воскликнув: «И вот что странно: нашлось 100 миллиардов долларов, чтобы справиться с одним региональным конфликтом, находятся деньги для других программ, а здесь речь идет о таком проекте – изменить Советский Союз, чтобы он достиг нового качества, стал органичной частью мировой экономики… но нужен новый уровень, новый характер сотрудничества. И в политике, и в экономике…»[1335]

«Химия» между Бушем и Горбачевым не была хорошей. Как отметил британский переводчик в своих сугубо личных впечатлениях для премьер-министра, написанных после саммита, главным его впечатлением от Горбачева было его «(временное?) раздражение и холодность» по отношению к американскому президенту в отличие от «влюбленности»