Шрифт:
Закладка:
Несмотря на свою личную печаль по поводу Горбачева, Буш был доволен результатом. В конце концов, серьезного кровопролития не было: военные не стреляли по своим людям. Это не было повторением событий на площади Тяньаньмэнь в июне 1989 г. или даже в Бухаресте в декабре. В случае, если заговорщики сдадутся – дух демократии победит. Не совсем «бархатная революция», сродни Пражской, но, безусловно, гораздо более мирная, чем кто-либо мог ожидать за несколько дней до этого. Буш также был удовлетворен тем, что его обычно осторожная, взвешенная дипломатия снова принесла свои плоды, как, например, и то, что он не стал танцевать на Стене в ноябре 1989 г. «Мы могли бы слишком остро отреагировать, перебросить войска и напугать людей до чертиков. Мы могли бы недооценивать реакцию, сказав: “Хорошо, мы разберемся с тем, кто там есть”. Но я думаю, что совет, который я получил, был хорошим. Я думаю, что мы нашли правильный баланс, конечно, в этом случае – мы получаем огромный кредит от ключевых игроков в Советском Союзе»[1371].
И «игроков» теперь стало намного больше. В разгар переворота три прибалтийских государства воспользовались хаосом, чтобы объявить о восстановлении своей независимости после полувековой советской оккупации. Ельцин быстро признал новые государства, как и многие европейские члены НАТО и Финляндия. Буш сдерживался, ожидая ответа Горбачева, но ко 2 сентября он почувствовал, что у него нет другого выбора, кроме как последовать такому примеру[1372]. Эти небольшие государства попали в заголовки международных газет, но что имело большее значение, так это провозглашение независимости 24 августа Украиной, а затем Белоруссией (ныне Беларусь), а также тремя республиками на Кавказе – все они были неотъемлемыми членами СССР с момента его основания. «Ближайшие недели и месяцы, – отметили в посольстве США, – ситуация в СССР, вероятно, будет характеризоваться гонкой между демократией и распадом»[1373]. Очевидная слабость центра усугубилась решением Горбачева от 24-го числа сложить с себя полномочия Генерального секретаря ЦК КПСС. После действий Ельцина в России у него не было особого выбора, но в процессе он разрушал последние политические рамки, удерживающие республики СССР вместе, и вместе с этим еще больше подрывал свою быстро сокращающуюся базу власти[1374].
Горбачев все еще цеплялся за свой проект нового Союзного договора – свою мечту о «воссоединении» союза, даже без Прибалтики, Грузии, Молдовы и Армении. Но Ельцин не стал ему подыгрывать, отказавшись ратифицировать соглашение об «общем экономическом сообществе», и Украина потребовала проведения референдума по всему процессу. На встрече в Ново-Огарево 14 ноября Россия и Беларусь призвали к «Союзу государств», в то время как Горбачев все еще хотел унитарного государства.
Горбачев считал, что если в проекте нового государственного устройства нет эффективных государственных структур, то никакой пользы от президента и парламента не будет. В этой ситуации он прямо заявлял, что готов уйти.
В конце концов они придумали компромиссный эвфемизм – «демократическое конфедеративное государство». Но на их следующей встрече, две недели спустя, Ельцин наложил вето на всю идею – к бессильной ярости Горбачева – и 1 декабря на украинском референдуме подавляющее большинство проголосовало за независимость. Примечательно, что мало того, что западные украинцы получили почти единодушную поддержку, в самых восточных Луганской и Донецкой областях 85% и 77% соответственно также проголосовали за выход из Союза. Даже в Крыму и Севастополе, главной базе советского Черноморского флота, эти цифры значительно превышали 50%. Горбачев был потрясен. На следующий день Ельцин предложил создать конфедерацию из четырех членов, включающую Россию, Украину, Белоруссию и Казахстан. «А мне где там место? – задался вопросом Горбачев. – Если так, я ухожу. Не буду болтаться как говно в проруби»[1375].
И он долго не раскачивался. 8 декабря Ельцин – опять же за спиной Горбачева – договорился с лидерами Украины и Белоруссии о создании так называемого «Содружества Независимых Государств» (СНГ). Поступив таким образом, они фактически отказались от Союза Советских Социалистических Республик, превратив его теперь почти в пустую оболочку – ни социалистическую, ни союзную.
Борьба за власть между Горбачевым и Ельциным поставила Вашингтон в затруднительное положение. В октябре, во время своей последней встречи на высшем уровне с Горбачевым в Мадриде, Буш пришел к выводу, что советский лидер проиграл битву за власть, но он отказался повернуться спиной к коллеге – главе государства («Ты все еще хозяин», – сказал он Горбачеву, похлопывая его по спине во время их совместной пресс-конференции) и человеку, который стал личным другом[1376]. Придерживаться Горбачева был склонен и Скоукрофт. В любом случае, многие в окружении президента США все еще не доверяли Ельцину, тем более, когда за его впечатляющим мужеством во время переворота последовало презрительное отношение к Горбачеву после возвращения последнего в Москву.
Олнако другие члены администрации считали, что верность Буша Горбачеву привела к искаженной политике поддержки советского правительства, выходящей за пределы того, чего требовали интересы Соединенных Штатов[1377]. Чейни прямо призвал Буша отказаться от поддержки центра и встать на сторону республик. Проблема, однако, заключалась в том, что, рискнув пойти по такому пути, возможно, пришлось бы встретиться с тем, что сами республики оказались бы совершенно неизвестными величинами. «Наши контакты с Советским Союзом и понимание его были ориентированы на Москву», – признал Роберт Хатчингс из СНБ. «Можно было бы пересчитать по пальцам одной руки количество экспертов в правительстве по нерусским республикам»[1378].
И поэтому Белый дом предпочел «отступить» в надежде, что Горбачев каким-то образом останется, по крайней мере номинально, в центре переговоров ключевых республик, пытаясь при этом «управлять теми аспектами, которые непосредственно затрагивали американские интересы»[1379]. Тем не менее Горбачев упорно сражался, осуждая ельцинское Содружество как «незаконное и опасное». Это будило в воображении «геополитический кошмар» двух тяжеловесов, борющихся за политическую власть и призывающих армию следовать за ними, тем самым провоцируя призрак гражданской войны[1380].
В результате спор «Горбачев против Ельцина, центр против республик» в Вашингтоне всю осень мешал администрации сделать четкое публичное заявление о политике США. К началу декабря (после референдума на Украине) Деннис Росс, директор отдела планирования политики Госдепартамента, серьезно предупредил Бейкера, что США «рискуют потерять контроль» над распадом СССР, если не произнесут серьезной речи. В конце концов, как отмечается в аналитической записке Госдепартамента, «союза, каким мы его знаем, больше нет»[1381].
Бейкер уже некоторое время обдумывал эти вопросы[1382], и поэтому он решил высказаться. Выступая 12 декабря в Принстоне, своей альма-матер, он действительно говорил так, как будто Союза больше нет, и смотрел на
