и «дружеских отношений» между «Гельмутом» и «Мишей». И, в то время как Горбачев настойчиво говорил о «7+1», подчеркивая «ключевую роль» Джона как координатора, он также выразил свое чувство дистанцированности от США, заметив за обедом, что «Европа может спасти мир или разрушить его. В Европе есть все, что нам нужно. Более того, европейцы были довольны тем, что предлагали свой опыт СССР, а у американцев есть привычка говорить: ”Вы, русские, должны делать это по-нашему!”»[1336].

Учитывая эту напряженность, возможно, не стоит удивляться тому, что неделю спустя, 22 июля, от Горбачева внезапно пришла заявка на полноправное членство как в МВФ, так и во Всемирном банке. Для G7 это продемонстрировало полное отсутствие реализма у советского лидера в отношении того, что на самом деле влечет за собой интеграция в мировую экономику. Инсайдеры администрации Буша предположили, что это, возможно, было политически мотивированным ответом на внутреннюю критику: «Статус ассоциированного члена был подан как гражданство второго сорта для военной сверхдержавы»[1337].

В отличие от этого встреча на высшем уровне в Москве с участием Буша 30 июля – 1 августа 1991 г. подтвердила первоклассный военный статус СССР. Центральным моментом его визита в Кремль стало подписание договора о СНВ – впервые две сверхдержавы договорились сократить свои арсеналы стратегического ядерного оружия: Вашингтонский договор 1987 г. распространялся только на ядерные силы средней дальности. СНВ-1 был чрезвычайно сложным документом, занимал 700 страниц, но суть была ясна. Договор установил совокупный лимит в 1600 средств доставки и 6 тыс. боеголовок для каждой стороны, и эти показатели должны были быть достигнуты в течение семи лет. Это повлекло бы за собой существенное сокращение с нынешних уровней в 10–12 тыс. боеголовок и, следовательно, составило бы сокращение примерно на треть стратегических арсеналов сторон – фактически вернувшись к уровню 1982 г., когда начались переговоры, но теперь оформленные как четкое и поддающееся проверке соглашение[1338]. «Это событие всемирной значимости, – сказал Горбачев. – Ибо мы придаем демонтажу господствовавшей над миром инфраструктуры страха такую инерцию, которую уже трудно будет остановить». Буш аналогичным образом приветствовал поворот вспять процесса полувекового наращивания вооружений и недоверия. «Мы подписываем договор СНВ как свидетельство новых отношений, возникающих между нашими двумя странами, в обещании дальнейшего прогресса на пути к прочному миру»[1339]. Иглбергер сказал Бушу: «Поскольку обычно считается, что конец холодной войне положила Парижская встреча СБСЕ, то это станет первым саммитом после холодной войны»[1340].

Это было подходящее замечание. Договор о вооружениях был частью общего, широкого обсуждения в Москве глобальных проблем, проведенного между двумя сотрудничающими сверхдержавами. Они рассмотрели ряд вопросов, включая будущую «интеграцию Европы» через ЕС и СБСЕ, а также Ближний Восток после войны в Персидском заливе и стабилизацию горячих точек в Африке, таких как Намибия, Ангола и Южная Африка. Лидеры двух стран уделили особое внимание Китаю. Горбачев заверил Буша, что он не будет разыгрывать «китайскую карту» или делать что-либо, что способно «исказить стратегический баланс». Он категорически заявил: «Мы бы приветствовали возвращение ваших отношений с Китаем в нормальное русло». В мае Горбачев принимал у себя партийного босса Цзян Цзэминя – первый визит китайского лидера в Москву за 34 года, со времен Никиты Хрущева и Мао Цзэдуна[1341]. Буш ответил взаимностью: «Не может быть и речи о том, чтобы разыгрывать китайскую карту», – и подтвердил свое собственное стремление к нормализации отношений: «Я буду поддерживать контакт и постараюсь помочь им двигаться вперед». Но он подчеркнул «горечь», с которой американцы все еще вспоминают площадь Тяньаньмэнь, и то, что в Конгрессе не угасло желание «наказать» Китай. Он смог сохранить для КНР статус «наиболее благоприятствуемой нации» только за счет президентского вето. Конечно, он согласился с тем, что Китай является «очень важной страной в глобальном контексте»[1342].

Они также вернулись к вопросу о советском экономическом развитии, затронутому в Лондоне. Во время официальной церемонии встреч президента США Горбачев высоко оценил лондонскую встречу G7, так как «там положено начало новому типу международных экономических отношений. А значит, и материальной базы мировой политики, обращенной в XXI век». И Буш, несмотря на свое раздражение в Лондоне, придал событиям позитивный оттенок. Он заявил, что теперь они достигли «нашей мальтийской цели», поставленной на саммите 1989 г., а именно «нормализации наших экономических отношений»[1343]. Тогда во время их первой двусторонней встречи Буш довольно покровительственно заметил, ссылаясь на пункты действий G7, что у него «нет намерения опускать вас до уровня Буркина-Фасо, но прежде чем предоставлять вам кредиты, Советскому Союзу было бы необходимо следовать “правилам игры” международных финансовых институтов». В Москве, продолжил он, они будут «решать следующую задачу», заключающуюся в «продвижении экономических реформ в СССР и стремлении интегрировать советскую экономику в международную систему». Чего, спросил Буш, вы бы хотели от МВФ – «если бы вы могли взмахнуть волшебной палочкой»? Наиболее важными, ответил Горбачев, были конвертируемость рубля и реструктуризация долга, а также «скорейший выход из переходной фазы», чтобы открыть страну для иностранных инвесторов и торговли[1344]. Его просьбы не остались без внимания. В конце их встречи на высшем уровне Буш объявил, что он направляет торговое соглашение, подписанное в июне 1990 г., в Конгресс для утверждения и предоставления статуса «наиболее благоприятствуемой нации». Это соответствовало давней советской цели, поставленной еще в 1974 г. Однако получение НБН было в значительной степени символическим жестом, учитывая небольшие масштабы торговли между двумя странами[1345].

Примечательно, что Буш не стал обходить стороной внутренние проблемы Горбачева. Накануне Ельцин отказался присоединиться к Горбачеву во время обеда с Бушем, настояв на собственной встрече один на один, чтобы показать, что каждая республика может разрабатывать свою собственную внешнюю политику. «Это была иллюстрация проблем, с которыми вы сталкиваетесь, – сказал Буш Горбачеву. – Он все время хочет получить равный с тобой статус. Я хочу заверить вас, что со своей стороны мы не предпримем ни одного шага, который усложнил бы вашу ситуацию. Мы верим в вас и доверяем вашим намерениям»[1346]. Президент США также вновь поднял острый вопрос о странах Балтии. «Я должен сказать, что, по нашему мнению, было бы лучше, если бы вы нашли способ отрезать эти республики, освободить их. Это оказало бы фантастическое влияние на общественное мнение». Однако он добавил: «Вы знаете мою точку зрения. Это ваше дело». Буш ясно дал понять, что не намерен создавать трудностей Горбачеву. Он отклонил приглашение посетить Литву по пути домой. «Мы, конечно, понимали, что не должны этого делать»[1347]. Все же он выступил с заявлением, в