Шрифт:
Закладка:
«Блюстители наших интересов, гаранты нашего будущего – это мы, только мы, исключительно мы, и никто другой», – говорит Муссолини в Кальяри 8 июня 1935 года. История признает его неправым: в 1940 году Италия вступит во Вторую мировую войну, в конфликт, изменивший политический, социальный и экономический баланс всего мира. И это только начало. Уинстон Черчилль напишет в 1948 году: «Сценарий материальных разрушений и моральных потрясений, которые мы пережили, такой мрачный, какой в прошлые века невозможно было себе представить. После всего того, что мы вынесли и выстрадали, мы вновь сталкиваемся с проблемами, и с не меньшими, а гораздо большими, чем те, что мы с таким трудом преодолели».
* * *
«Свинец – это металлическое тело, тяжелое, с глухим звуком, беловатое с лиловым оттенком, залегающее в земле», – пишет Ферранте Императо в своем сочинении «Естественная история» (1599 год). Широко распространенный в природе, он легко плавится и обрабатывается. Его использовали еще древние египтяне. Арабы, греки и римляне производили из него оружие, например, наконечники для стрел или так называемые свинцовые желуди, предназначенные для метания из катапульты, так как свинцовые пули будут изобретены только в Средние века. Но производят из него также и рыболовные снасти (грузила, глубиномеры, якоря), припои для пайки различных видов, водопроводные трубы (благодаря устойчивости свинца к окислению) и кастрюли для приготовления концентрата и выпаривания из него сахара-сатурна (ацетата свинца), необходимого для подслащения вина и названного так по имени древнеримского бога Сатурна, с которым связывали свинец.
Спасибо Теофрасту Эресскому (III в. до н. э.), который расширил область применения свинца, открыв, что с помощью уксусных паров, воздействующих на свинец, можно получить белила, напоминающие «плесень». До XIX века белила, или свинцовые белила, озарили историю искусства: все, от Леонардо до Тициано, от Ван Дейка до Веласкеса, использовали их, поскольку другой белый пигмент – гашеная известь – не подходит для масляной живописи. Белила также осветлили лица женщин: уже в XI веке Тротула де Руджеро, женщина-врач, работавшая в Салерно, в своем трактате «Женская косметика» пишет, что для приготовления крема, который «можно ежедневно накладывать на лицо для его отбеливания», понадобятся куриный жир, масло фиалки или розы, воск, яичный белок и порошок свинцовых белил. Землистый цвет лица Елизаветы I также обязан тому, что она смазывала его густым слоем белил и уксуса, скрывая оставшиеся от оспы рубцы.
Пройдет много времени, прежде чем люди поймут, насколько опасно подобное осветление. В середине XVII века немецкий медик Самуэль Штокхаузен выяснил, что свинцовый глет (оксид свинца) провоцирует астму, мучившую шахтеров из городка Гослар в Нижней Саксонии. А несколькими годами позже Бернардино Рамаццини в «Рассуждении о болезнях ремесленников», исследуя здоровье гончаров, напишет: «…все ядовитое, что содержит в себе свинец, в растворенном и разжиженном виде проникает в них через рот, нос и кожный покров, вследствие чего через какое-то время они ощущают себя глубоко больными… Сначала у них начинают трястись руки, затем их разбивает паралич, воспаляется селезенка, слабеет ум, немеют мышцы, выпадают зубы, посему редкий раз увидишь гончара без лица воскового свинцового цвета». Подобное расстройство организма назовут сатурнизмом и будут гадать, кто из титулованной знати является его жертвой: многочисленные ли римские императоры (среди которых Калигула, Нерон, Домициан, Траян), любители вина, содержащего сахар-сатурн, или художники, такие как Пьеро делла Франческа, Караваджо, Рембрандт и Гойя, которые часто использовали белила. И похоже, Бетховен заплатил слухом за свою страстную любовь к рейнским винам, подслащенным ацетатом свинца, которые он пил из хрустальных бокалов. Утверждают даже, что Ленин умер от отравления двумя свинцовыми пулями, которые вынули из него только через четыре года после покушения в 1918 году. Жертвами этого металла стали и миллионы безымянных женщин и мужчин, скромных тружеников, имевших дело со свинцом: рабочих и шахтеров, наборщиков и шляпников… Прав Примо Леви, когда в «Периодической системе» дает определение свинцу как «грязному, ядовитому, угнетающему» металлу. И при всем том именно благодаря ему мы имеем «Благовещение» кисти Антонелло да Мессины, «Тайную вечерю» Леонардо и «Медузу» Караваджо.
Созидание и разрушение, красота и смерть заключены в одной материи.
* * *
Перед широкими дверями гостиницы резко тормозит «Фиат». Из него выходит Франка в бежевом манто, отороченном мехом, и в шляпке с длинной вуалью, закрывающей ее встревоженное лицо. Держа одними пальцами ручку сумочки, пружинистым шагом она поднимается по ступенькам, входит в холл.
Маруцца, еле поспевая за ней, бежит следом и догоняет ее в тот момент, когда она спрашивает, в каком номере остановился синьор Флорио.
– Синьору нездоровится. Он не принимает гостей. – Портье вежлив, но тверд.
Глаза Франки округляются от возмущения. Она поднимает вуаль на поля шляпки, чуть подается вперед.
– Ему может нездоровиться для других, но не для меня. Я его жена, донна Франка Флорио, – произносит она полным негодования тоном. – Сообщите мне номер моего мужа, или вас уволят.
Портье смущенно бормочет:
– Простите, я вас не узнал…
Это окончательно выводит Франку из себя. Вздохнув, она поворачивается к Маруцце:
– Возьмите машину, отвезите вещи в гостиницу. И пришлите мне машину назад.
– Вы уверены, что не хотите, чтобы я подождала вас здесь?
– Нет, спасибо. Идите.
Маруцца сжимает руку Франки.
– Держитесь, – шепчет она ей на ухо.
Франка снова вздыхает.
Всю жизнь она пытается держаться. Заставляет себя держаться, поправляет она себя, когда идет вверх по лестнице, касаясь пальцами перил, обитых бархатом.
Целую вечность она терпела, смирялась, закрывала на все глаза. Потому что так она должна была вести себя. Потому что донна Франка Флорио играла избранную ею роль на сцене этого болтливого и бестактного города Палермо.
И все из-за любви. Даже когда любовь перестала быть любовью и ушла, а она осталась без цели в жизни. Без человека, который в горести и в радости наполнял ее жизнь… пока у него не появилась Вера.
Франка подходит к комнате на четвертом этаже. С той стороны доносятся приглушенные звуки шагов, и мужчина с густыми с проседью усами открывает дверь. В комнате на кровати сидит Иньяцио. На нем темно-красный велюровый домашний жакет и повязка, закрывающая часть лица.
Она смотрит на него. В ее взгляде в равной степени смешаны тревога и гнев.
– Синьора… мы не
