что было делать, скажем, с мелким колесным транспортом, не бросишь же такое добро на произвол судьбы? «Тысячи велосипедов и мотоциклов, попробуй провези их через всю Европу. Эшелоны-то состояли из теплушек: сорок человек или восемь лошадей. Ведь ехали миллионы рядовых, самая настоящая армия-победительница. Генералы и офицеры свои велосипеды доставляли каким-то более хитрым способом»[134]. 9 июня 1945 года государство установило нормативы вывоза: генералам разрешалось вывезти автомобиль, пианино или рояль, радиоприемник, охотничье ружье и часы, а остальным офицерам можно было бесплатно отправить домой мотоцикл или велосипед. Кроме того, и тем, и другим позволялось покупать «в необходимых количествах» ковры, гобелены, меха, посуду и другие потребительские товары[135]. Но установленные ограничения часто игнорировались. Привычка высокопоставленных военных вывозить из оккупированной Германии неимоверное количество товаров была использована Сталиным и его приспешниками в расправах с неугодными представителями генералитета в послевоенное время. В 1947 году сам маршал Жуков был обвинен в грабежах и мародерстве в Германии[136].

Подобные обвинения в адрес высшего военного руководства не всегда были безосновательными. В 1945 году некий командир полка конфисковал все «трофейные товары и продукты» у своих подчиненных только для того, чтобы отобрать лучшее для себя. Он также незаконно «реквизировал» автомобиль, который впоследствии продал за 15 тысяч рублей. Другой военачальник, генерал-майор, приказывал своим подчиненным в Германии красть для него вещи, которые он затем отправлял по железной дороге своей семье в Москву: среди этой «добычи» были 1700 метров разнообразных тканей, «много изделий из кожи», картины, мебель, сахар и полкилограмма золота. Если во время войны генералы редко получали взыскания по партийной линии, то с окончания боевых действий по 1946 год 85 генералов были подвергнуты дисциплинарным санкциям, причем двадцать из них были исключены из партии. Как правило, основаниями для разбирательств служили три причины: «недостойное поведение в быту» (то есть пьянство и сексуальные скандалы), злоупотребление служебным положением в корыстных целях и «незаконное приобретение трофейного имущества»[137]. Отнюдь не случайно тем попавшим в официальную справку военнослужащим, которому удалось в спецпоезде, отправлявшемся из Берлина, найти место для рояля, мягкой мебели, картин, посуды, а также женских украшений, оказался не рядовой, а капитан[138]. Перебежчик Петр Пирогов рассказывал в 1950 году, как политрук его полка использовал самолет, чтобы после Победы отправлять своей жене «всякое женское барахло»[139].

Таким образом, среди тех военнослужащих, которые в 1945-м отказывались устраиваться на работу из-за того, что привезли домой «достаточно, чтобы прожить от одного года до двадцати лет», скорее всего, преобладали офицеры, а не рядовые бойцы[140]. Что же касается большинства ветеранов, то для них материальная сторона Победы выглядела примерно так же, как и для фронтовика, будущего поэта-песенника Михаила Танича: «Серые шинели, розовые сны – это все, что мы сумели принести с войны»[141]. Те, кто считал мародерство отвратительным или не желал марать руки вещами, принадлежавшими ненавистному врагу, вообще возвращались из Германии только со своими старыми шинелями[142].

Но даже та малость, которую приносил с фронта среднестатистический ветеран, оказывалась весьма значимой в экономике крайнего дефицита, в придачу разрушенной долгой войной. Власти не уставали повторять, что ситуация будет налаживаться. Демобилизация встраивалась в масштабную агитационную кампанию, организуемую партией и государством и призванную противостоять одному из последствий, которые вызвал поток трофеев – а именно осведомленности населения о том, что жизнь за пределами СССР в материальном отношении лучше, чем в стране победившего социализма. Власти понимали, что такие познания могут стимулировать политическое недовольство. Временами они даже опасались зарождения нового освободительного движения, подобного восстанию декабристов – офицеров, выступивших против царя в 1825 году, после краха наполеоновского вторжения 1812-го и последующего взятия Парижа объединенными силами русской и прусской армий в 1814-м. Логика агитаторов была понятной: «После войны 1812 года наши солдаты, увидевшие французскую жизнь, сопоставляли ее с отсталой жизнью царской России. Тогда это влияние французской жизни было прогрессивным, ибо оно дало возможность русским людям увидеть культурную отсталость России, царский гнет и т. п. Отсюда декабристы сделали свои выводы о необходимости борьбы с царским произволом. Но сейчас иное дело. Может быть, помещичье имение в Восточной Пруссии и богаче какого-то колхоза. И отсюда отсталый человек делает вывод в пользу помещичьего хозяйства против социалистической формы хозяйства. Это влияние уже регрессивно. Поэтому надо беспощадно вести борьбу с этими настроениями…»[143].

Одним из способов преодоления таких «настроений» стали бесконечные заверения в том, что СССР, якобы в отличие от своих бывших союзников-капиталистов, неустанно заботится о собственных ветеранах. «Только в нашей социалистической стране возможна такая забота о демобилизуемых воинах. Это внимательное, чуткое отношение к защитникам Родины вытекает из самого характера нашего советского общественного строя, из политики советского правительства, как подлинно народного правительства. … По-иному обстоит дело в капиталистических странах, где переход от войны к мирному времени вызвал падение уровня производства, закрытие предприятий, рост безработицы. В капиталистических странах демобилизуемые пополняют миллионные армии безработных»[144].

В Советском Союзе, напротив, ветеранов требовалось интегрировать в производственную жизнь не позднее чем через месяц после их возвращения. Предполагалось, что их новое место работы будет учитывать приобретенные в армии опыт и специальность, а должность окажется не ниже довоенной. По закону демобилизованные солдаты имели право на широко рекламируемую, хотя и довольно ограниченную, помощь со стороны государства: так, им выдавался полный комплект обмундирования (но не гражданской одежды), оплачивался проезд до места жительства, в пути предоставлялось питание, а по прибытии выдавалась единовременная выплата, размер которой зависел от звания и выслуги. Республиканские и региональные власти, исполнительные комитеты советских органов, руководители предприятий, учреждений и организаций в городских районах были обязаны обеспечивать прибывающих ветеранов жильем и топливом. Исполкомам районных и сельских советов, а также правлениям колхозов поручалось оказывать возвращающимся в деревню демобилизованным «всемерную помощь», содействуя им в трудовом и хозяйственном обустройстве. Кроме того, в регионах, пострадавших от немецкой оккупации, демобилизованные солдаты, которым предстояло отремонтировать или построить жилища, имели право на бесплатную строительную древесину и беспроцентные ссуды[145].

Идеологическая машина заботилась о том, чтобы агитаторы и пропагандисты упоминали об этой скромной государственной поддержке снова и снова, на все лады[146]. Ветеранские льготы предлагалось считать выражением того, «как высоко наш народ ценит воинов-победителей», принимая возвращающихся героев с «отеческой, сталинской любовью». «В мире нет другой страны, где бы государственное законодательство было проникнуто такой заботой о военнослужащих и их семьях». Вернувшийся защитник Родины был объявлен «самым почетным человеком в советской стране»: «Он отстоял нашу вольную, счастливую жизнь и