Шрифт:
Закладка:
Тарковский периодически работал и на фильмах других режиссеров: как сценарист и художник – на картине «Один шанс из тысячи» Левона Кочаряна (Одесская киностудия, 1968), как художник – на «Терпком винограде» Баграта Оганесяна (Одесская киностудия, 1973) и «Гадании на ромашке» Пеэтера Урблы и др. («Таллинфильм», 1977)[97]. В титрах фильма «Берегись, змеи!» Загида Сабитова (Узбекская киностудия, 1979) Тарковский указан как сценарист, но в дневнике он пишет, что «Это писал не я, а [Аркадий] Стругацкий, по его просьбе, для денег. А фамилия моя для быстрой проходимости»[98]. Молва также стойко ассоциирует его имя с рядом других картин, хотя его роль не зафиксирована в титрах или в официальной документации; это «Красные пески» Али Хамраева и Акмаля Акбарходжаева («Узбекфильм», 1968), «Конец атамана» Шакена Айманова («Казахфильм», 1970) и «Лютый» Толомуша Океева («Казахфильм», 1973). Стоит упомянуть еще и «Телохранителя» Али Хамраева («Таджикфильм», 1979), снятого без прямого участия Тарковского, но в качестве среднеазиатского ответа на «Сталкера»: в картине были задействованы три главных актера «Сталкера», композитор Эдуард Артемьев, художник Шавкат Абдусаламов и оператор Леонид Калашников, и съемки проходили на натуре, где первоначально должен был сниматься «Сталкер». В чем бы ни выражалось и как бы широко ни было известно его участие в них, эти фильмы мало прибавили к славе Тарковского. Скорее они лишь подчеркивают его отличие как режиссера на фоне обыденной советской кинопродукции. Но готовность Тарковского принять в них участие, несомненно, укрепила его позиции в советской киносистеме и помогла сделать его стиль эталонным для целого поколения кинематографистов, делающих поэтическое кино, что особенно видно по творчеству такого выдающегося режиссера, как Али Хамраев, с которым Тарковский учился во ВГИКе.
Тарковский в роли белого офицера. Кадр из фильма «Сергей Лазо» (1967), режиссер Александр Гордон
Как ни странно, наиболее дерзкий вызов Тарковский бросил системе именно в качестве актера. Уже в «Убийцах» он насвистывал мелодию джазового стандарта «Колыбельная Бёрдленда» (The Lullaby of Birdland, 1952). Бойкому Тарковскому принадлежит самая скандальная реплика в «Заставе Ильича» Марлена Хуциева (1962), произнесенная в ответ искреннему молодому герою, который клянется в серьезном отношении к «революции, песне “Интернационал”, тридцать седьмому году, войне, солдату, к тому, что почти у всех вот у нас нет отцов, и к картошке, которой мы спасались в голодное время». «А к репе? – иронически спрашивает герой Тарковского. – Как ты относишься к репе?» В 1967 году Тарковский полетел в Кишинёв, чтобы помочь своему шурину Александру Гордону в производстве фильма «Сергей Лазо». Здесь он создал, а затем и сыграл нового персонажа, генерала белой армии, который стреляет в главного героя картины и в других большевиков. Председатель Госкино якобы воспринял эти действия как исполнение сокровенного желания Тарковского. Его роли послужили одной из причин запрета обоих фильмов.
При этом в 1980 году Тарковскому было присвоено звание Народного артиста РСФСР, и в том же году он выступил с трибуны конференции советских кинематографистов (под огромным бюстом Ленина). Но и за эти скромные знаки успеха внутри системы пришлось поплатиться. После борьбы вокруг «Зеркала» и мытарств на съемках «Сталкера» Тарковский почувствовал себя достаточно измотанным, чтобы сравнить себя с Гамлетом (в его несколько вольной трактовке): «Трагедия Гамлета состоит для меня не в обреченности его на гибель физическую, а в падении нравственном и духовном, в необходимости прежде, чем совершить убийство, принять законы этого мира, действовать по его правилам, то есть отказаться от своих духовных притязаний и стать обыкновенным убийцей. <…> В каком-то смысле нечто подобное переживает каждый человек, поставленный реальностью перед проблемой выбора. Поэтому, когда вы спрашиваете меня, были ли в моей жизни компромиссы, предавал ли я себя когда-нибудь в своей работе, то, наверное, мои друзья, не слишком глубоко задумываясь о моей судьбе, ответили бы вам – НЕТ. А я полагаю, напротив, что, увы, вся моя жизнь состоит из компромиссов»[99].
Достигнув прочного положения на вершине советской киносистемы, Тарковский недолго там продержался. Возможно, художественный (если не политический или коммерческий) успех «Сталкера» подтвердил давно зреющее осознание о том, как трудно двигаться дальше по пути эстетического экспериментаторства и идеологического вызова в советских условиях. Воспользовавшись заказом от итальянского телевидения, Тарковский отправился в Италию, чтобы снимать «Ностальгию» (1983) как совместный советско-итальянский фильм. К этому времени вместе со сценаристом Тонино Гуэррой Тарковский уже закончил короткометражный фильм «Время путешествия» о поиске натуры для «Ностальгии». Система не стала его награждать за смелость. Уже в 1982 году Тарковский испытал глубокую обиду за то, что его юбилей был полностью проигнорирован в официальной кинематографической среде. В 1983-м он дал понять, что не собирается возвращаться в СССР, и стал искать средства к существованию как художника и человека на Западе. Как «невозвращенец», Тарковский поставил оперу Модеста Мусоргского «Борис Годунов» в Ковент-Гардене (1983), а затем, формально объявив о своем отречении от Советского Союза в июле 1984 года, приступил к съемкам «Жертвоприношения» (1986) в Швеции, по заказу Шведского киноинститута. Он монтировал картину уже в парижской клинике, где проходил лечение от рака легких. Поставив всего семь фильмов за двадцать пять лет, Тарковский горько жалел о той силе сопротивления, которую он испытывал на протяжении всей своей профессиональной жизни в Советском Союзе (хотя даже при столь малом количестве снятых фильмов он оказался более производительным, чем некоторые его западные коллеги, например Карл Теодор Дрейер и Робер Брессон). К тому же он унес с собой в могилу изрядное количество лелеемых замыслов, включая экранизации «Гамлета» Шекспира и «Идиота» Достоевского.
В письме к отцу от 16 сентября 1983 года Тарковский сожалел, что в России его изображают
