перед глазами до сих пор стоит эта комната. Я лишь теперь поняла, что Надя с мамой жили там вместе с какими-то чужими людьми, все они снимали свой «угол». Не квартиру и не комнату, а угол, чтобы в нем спать, есть, делать уроки, играть.

У нас с Вовой одна комната, «детская», а родители спят в гостиной, где мы с Вовой тоже проводим много времени, но мы же все близкие родственники. Хотя я бы предпочла иметь крохотную комнатку, но свою. Главное, чтобы в ней было хоть маленькое окошко и компьютер, мой собственный, – окно в мир. В тот мир, где живут все мои сверстники и многие взрослые. Мама просто не понимает, что иногда я выгляжу как белая ворона, потому что я не понимаю, о чем говорят мои одноклассники, какие фильмы обсуждают, какие шутки повторяют. Может быть, это плохие фильмы и глупые шутки, но я могла бы сама это понять.

Таисья недавно рассказывала нам об Индии, как там дети стремятся получить высшее образование, которое дает им всё – востребованную профессию, хорошую зарплату, место в обществе. Поступить в их университеты и высшие школы невероятно сложно, а еще сложнее в них учиться и окончить с высокими баллами, студенты сдают около сорока экзаменов каждый семестр. Но зато после окончания они могут найти хорошую работу. И потом она плавно перешла с индийских школьников и студентов на нас, стала говорить о том, что мы вошли, сами того не заметив, в возраст, когда главным становится отрицание родителей.

Пока Таисья нам об этом не рассказала, я как-то не задумывалась над тем, почему мне с недавних пор многое из того, что говорят родители, особенно мама, стало казаться неправильным. Мне всё время хочется сказать маме «нет». Папе – в меньшей степени, но, во-первых, папа не заставляет меня ходить в церковь и поститься, а во-вторых, папа в общем имеет меньше веса в нашей семье. И я не знаю, как он на самом деле ко мне относится. Надеюсь, что любит.

Мама, наверное, тоже любит, но она любит вовсе не меня, а какую-то девочку, которую она представляет и пытается сделать меня похожей на нее. Может быть, ей кажется, что эта девочка есть во мне? И она с ней разговаривает, а я слушаю эти разговоры и удивляюсь. Говорю маме «да» или «нет», нисколько не веря в то, что говорю. Киваю, делаю вид, что согласна. А как иначе? Мама будет добиваться согласия любой ценой. Лучше согласиться сразу.

Таисья говорит, что взросление начинается с того, что человек сбрасывает родительскую опеку, как змея сбрасывает свою старую шкурку, и живет по-своему. Не знаю, верить ли Таисье, которая часто говорит что-то, что очень резко отличается от слов моих родителей. И зачем тогда родители меня воспитывали почти пятнадцать лет, если я всё равно всё сброшу и пойду дальше растить свою собственную шкуру, какую-то другую? И почему так получается, что под этой шкуркой – я совсем иная, не та, которую хотели бы видеть мама с папой?

У нашего дома я встретила соседку Людмилу, которая всегда подходит к маме, если видит ее, и начинает разговоры о том, что скоро наш дом сломают, а нас переселят к черту на кулички из нашего старого района, из которого ночью можно за десять минут на машине доехать до Кремля. Мне кажется, что у самой Людмилы машины нет, и вообще непонятно, зачем кому-то ехать ночью до Кремля, но это ее волнует больше всего.

Она рассказывает маме, что людей из соседней пятиэтажки поселили так далеко, что им теперь ехать на работу два с половиной часа. А кого-то поселили в новый сорокаэтажный дом, который построили на краю шоссе в нашем районе, но там квартиры похожи на пеналы. Наверное, Людмила представляет себе какие-то другие предметы, потому что у меня пенал с первого класса – мягкий и желтый кошелек с молнией, овальный, в который можно впихнуть много ручек, карандашей, ластиков, шпаргалок, а также циркуль, конфету, зеркальце и даже телефон.

– Передай маме, что уже есть схема расселения нашего микрорайона! – крикнула мне соседка вслед и поправила зеленую шляпку, похожую на цветочный горшочек, которая съехала у нее на одно ухо. – Я пишу прокурору, но мне пока не отвечают. Что же это такое! Из такого шикарного района нас куда вышлют?

Я побыстрее пошла к нашему подъезду, потому что никогда не знаю, как разговаривать с такими взрослыми. Мне не жалко будет, если нас куда-то насильно выселят. Мне не нравятся огромные черные дома, которые теперь нависают над нашим домом. И мне нельзя больше ходить в мой театр, очень долго еще или всегда. И я ненавижу свою школу, Сомова и Плужина и всех остальных, кто смеется вместе с ними или молча отворачивается.

Сбоку у лестницы, на кусочке земли, где иногда летом высаживают цветы, а сейчас были пожухлые остатки травы, я заметила какой-то темный предмет. Я присмотрелась. Ничего себе… Это был чей-то телефон. Я осторожно взяла его. Кто-то обронил настоящий смартфон. Я дотронулась до него, он сразу включился. На заставке была бегущая белая лошадь с развивающейся гривой. Моя мечта – не лошадь, конечно, а смартфон. Вот, пожалуйста, сам в руки пришел. Я оглянулась. Никого рядом, кто мог бы его потерять, не было. Поколебавшись несколько секунд, я положила телефон в карман и вошла в подъезд.

Глава третья

У нашей двери стояла какая-то женщина и задумчиво перелистывала пальцем что-то в своем телефоне. Я в нерешительности остановилась между вторым и третьим этажом. Странная какая женщина… В короткой юбке, совсем не по сезону, плотных светло-серых колготках с рисунком сбоку, коротенькой искусственной шубке, синей, с яркими красными мазками, и ярко-розовом берете с черным помпоном. Рядом была огромная клетчатая сумка, в которой люди обычно приносят что-то продавать на рынок. И еще небольшой чемодан с двумя наклейками: «Стой!» и улыбающейся мордой крокодила.

Я осторожно сделала два шага назад по лестнице, нащупывая ногой ступеньку. Заметив меня, она улыбнулась:

– Приве-е-ет! Ну вот! А то ж я думаю – и что мне никто даже дверь не откроет?

– А вы к нам?

– Кристинка! Да ты что! Я ж тетя Ира! Ты что, не помнишь меня? Я сразу тебя узнала! Сашка фотки присылал с Нового года!

Я смутно помнила папину сестру, когда я видела ее в последний раз, мне было не больше семи лет. Она всегда носила шорты и